Идишская цивилизация: становление и упадок забытой нации

Мендельсон легко справился с оскорблением и по-своему повернулся к нему спиной. Никогда не робевший перед властями и влюбленный в немецкий язык и культуру, он счел неприемлемой современную ему моду на французский язык, жалуясь, что он «слишком ненадежен для систематического чтения трактатов с должным усердием», и проявил особое безрассудство, критикуя Фридриха Великого за то, что тот предпочитал писать стихи по-французски, а не на своем родном языке. Легенда гласит, что этот горбатый еврей, выучивший немецкий подростком, будучи призван к королю во дворец Сан-Суси для ответа, объяснил, что «кто бы ни писал стихотворные пьесы о кеглях и кто бы ни играл в кегли, будь он королем или крестьянином, он должен иметь при себе тренера, который объяснил бы ему, как следует играть».

Для себя Моше поставил более высокую задачу. Он хотел читать греческих философов – конечно, в оригинале – и спросил своего знакомого книготорговца христианина Николаи, возможно ли это. Николаи позднее рассказывал, что посоветовал своему другу «не тратить много времени на грамматику, а сделать, как я: взять легкого автора и читать его со словарем в руке». По словам Николаи, Мендельсон был нетерпелив: «Да-да, я делал так, когда учил латынь и английский. Если бы только у меня был кто-то и сидел передо мной, когда я читаю, как живой словарь…» Николаи предложил обратиться к некоему ректору Дамму, и в течение следующих двух лет «ученый и достойный человек приходил в его жилище дважды в неделю, по средам и субботам, и в течение нескольких часов они втроем читали вместе Гомера и других греческих писателей»[224]. Об этих временах Николаи вспоминал с большой ностальгией.

Интенсивное изучение языка принесло плоды, когда Мендельсон в конце концов прочитал труды Платона в оригинале и сам занялся сочинением трактата «Федон», который должен был бы обновить одноименный труд Платона о бессмертии души. Работа началась как перевод, но вскоре, работая над предисловием, как писал Мендельсон, —

я увидел, что должен оставить Платона позади. Его доводы в пользу нематериальности души кажутся, по крайней мере для нас, мелкими и фантастическими и вряд ли заслуживают серьезного опровержения. Обусловлено ли это нашим лучшим пониманием философского языка древних, я не могу сказать.

Опубликованный в 1767 году «Федон» сразу стал бестселлером. Более того, это была книга века, выдержавшая 15 изданий и переведенная на много других европейских языков. Всякий, кто что-то представлял собой, от Гёте до Моцарта, должен был иметь экземпляр этой книги. Сочинение религиозного еврея, родным языком которого был идиш, проникло в самое сердце немецкой культуры и мышления.

Должна была последовать реакция. И она последовала. Иоганн Каспар Лафатер, страстный и эксцентричный швейцарский священнослужитель, позже ставший всемирно известным (по крайней мере, знаменитым) благодаря своему трактату «Физиономические аспекты как путь получения знаний о человеке и его любви», посвященному определению характера личности и душевного склада человека по строению его лица, представил в своей книге профиль Мендельсона как пример «разума и исключительной проницательности, <…> здравого смысла, прямоты, точного понимания правды, деликатности, но, как кажется, не слишком сообразительного». В 1769 году, подстрекаемый некоторыми знатными людьми, он предложил Мендельсону либо опровергнуть христианство, либо креститься. Это повергло еврейского философа в ужас, потому что намерения оставить религию предков у него было не больше, чем начинать по поводу нее дискуссию, после того как сам он многократно утверждал, что критика чужой веры – это всего лишь упражнение в самоутверждении:

Тот, кто заботится больше о благополучии людей, чем о собственной славе, воздержится от высказываний по этому поводу.

Более того, он хорошо понимал, что критика христианства была бы абсурдно невежливой, учитывая его собственное положение «представителя угнетаемого народа». Других это предложение тоже оскорбило. Знаменитый гёттингенский физик и публицист Георг Лихтенберг (1742–1799) писал: