Идишская цивилизация: становление и упадок забытой нации

Азиатская часть восточных провинций римского мира придала совершенно особенный привкус образу мыслей, поведению, культуре и религии восточной половины империи, сделав ее радикально отличающейся от западной. Уникальность отразилась даже на стиле милетских ворот с элегантными резными конусообразными колоннами, изящными антамблементами и грациозными портиками. Латинская архитектура отличалась тяжестью, бесстрастностью и основательностью, словно символизировавшими беспощадное господство Рима над своими окраинами и провинциями. Архитектура восточных провинций легче, воздушнее, она будто отражает более гармоничные, мягкие и равные отношения империи с ее аванпостами и соседями. Латиняне управляли при помощи грубой силы. Грекам пришлось научиться быть умнее и осторожнее. Прежде чем оказаться частью почти не вмешивавшейся в их внутренние дела Римской империи, греческие аванпосты в Анатолии наподобие Милета пережили длительное правление персидских и селевкидских самодержцев, тяжелую руку которых можно было отвести лишь благодаря греческой хитрости.

Этот говорящий по-гречески мир стал домом для миллионов римских евреев. О важной роли их общины в Милете свидетельствует центральное расположение главной городской синагоги, непосредственно между старым портом и общественным центром, а также то, что целой секции римского театра, согласно надписи, была отведена роль «места евреев, именуемых боящимися Верховного Бога»[24]. Вероятно, имелись и другие синагоги, потому что здание милетской синагоги занимало около 18 метров в длину и 11 в ширину. Сравним это с гигантским молитвенным залом, расположенным на главной улице в соседнем городе Сарды, позади ряда лавок (бывших собственностью старейшин синагоги Якова, Саббатиоса, Самуэля и Феоктиста), – зал длиной 120 метров и шириной 18 метров был богато украшен мозаиками, мрамором и статуями и мог вместить тысячу молящихся.

Евреи Восточной Римской империи составляли значительное число в ее населении, в среднем около десятой части. Евреи чаще жили в городах, чем в сельской местности. Можно представить, что на востоке Римской империи, как и в Риме, в городах имелось значительное иудейское население, иногда приближавшееся по численности к населению Вильно или Одессы 1920-х годов, более чем на треть еврейскому. Цифры – это, конечно, далеко не все, но, поскольку иудаизм представлялся окружающему населению приемлемой, хотя и не всякому подходящей верой, это была ситуация, исторически довольно редкая вплоть до ХХ века на западе Европы. Можно с уверенностью говорить, что восточноримский мир был не понаслышке знаком с еврейскими идеями или выражениями; слова «кошерный», «хуцпа»[25] или «мазаль тов»[26] так же часто слышались здесь, как и в сегодняшних Британии или США.

Конечно, здесь преобладала греческая форма иудаизма. Молитвы читались по-гречески, как и книги Библии, а иногда и Мишны – Устного Закона древних мудрецов. И сегодня, спустя почти две тысячи лет, единственными нееврейскими по происхождению именами, по которым верующих вызывают в синагоге к чтению Торы, являются греческие: «Калонимос» (буквально «доброе имя»), гебраизированное в форме «Калман», и «Александр», идишизированное в форме «Сендер», – эти имена остаются популярными и среди говорящих на идише. Действительно, эллинистическое влияние на еврейский народ оказалось столь сильным, что некоторые обряды греческих, а позднее византийских романиотов[27] дожили до ХХ века. Последняя греческая (Грегос) синагога в Эдирне (ранее Адрианополь – «город Адриана») сгорела в 1905 году.

Использование греческого языка в богослужении указывает на предков молящихся. Многие, а может быть, и большинство евреев Восточной Римской империи были прозелитами или их потомками. В отличие от гораздо более прагматичных латинян, греки давно с уважением относились к философии и были подготовлены принять новые для них еврейские духовные и этические идеи. Наиболее элегантно это явление охарактеризовал в своей статье для Еврейской энциклопедии профессор Ричард Готейл из Колумбийского университета:

Теологическая чистота и простота заворожили высоколобых; таинственность и своеобразие обычаев, почитание субботнего отдыха, привилегии со стороны властей привлекали к еврейской вере тех, кто был настроен скорее материалистически. <…> В общем и целом это была существенно более гибкая, хотя и внешне жесткая религия – для тех, кто умел быть одновременно властным и либеральным, идеалистом и материалистом, обладал философией сильных, суевериями слабых и надеждой на спасение для всех.