Идол

Месяцы, проведённые в приозёрье, слишком сильно повлияли на него. Хоть теперь под огнями столицы и произошла разморозка, последствия ссылки оказались необратимы — в отмёрзшем существе уже не было никаких чувств и стремлений. Последние их слабые отблески — жажда чего-то, что ожидало впереди — были вытрясены дребезжанием вагона и многодневной тряской. Блеск и шум столицы обрушились на абсолютное равнодушие без формы, цвета и температуры.

Вокруг было много знакомых и полузнакомых лиц. Эти люди обступили Лунева и вели его куда-то — по улицам Ринордийска, по паркам со скамейками и клумбами, по площадям с фонтанами. Некоторые говорили без умолку, торопясь поведать ему как можно больше за короткий срок: Евгений Зенкин, тараторя и боязливо косясь на других сопровождающих, всё что-то рассказывал и рассказывал, иногда его дополнял Анатолий, опять забыл фамилию. Было много людей в чёрной форме и они, по большей части, молчали, иногда отдавая короткие указания. Был среди них и Кирилл Эрлин, Лунев его узнал. Он нашёл, что сопровождается довольно странной и малосочетаемой компанией, но, отметив эту особенность, разбираться в ней не стал.

Улицы, здания и весь город — они как будто те же самые, что и раньше, в прошлое лето, но, в то же время, необъяснимо другие, в них что-то чуть-чуть и роковым образом изменилось. Что-то застывшее, омертвевшее проглядывало за сохранившимся фасадом, будто за время, пока Лунева здесь не было, нечто важное надломилось и затихло.

А люди вокруг всё говорили, и говорили, и говорили… Лунев слушал с тупым равнодушием. Он действительно ничего не чувствовал по поводу того, что привычная жизнь из Ринордийска ушла: всё притихло, притаилось, построилось в заданном порядке. Как ничего не чувствовал, когда они проходили мимо пустого старого парка и заброшенного здания в нём — бывшего Дворца Культуры. Собрания богемы прикрыли, — рассказали ему. Да, теперь здесь никто и не появляется почти. И фонари больше не зажигают. Всё, праздник потух: его грубо и резко призвали к порядку. Бьющий ключ жизни заледенел, охваченный мёртвым холодом, промёрз насквозь и иссяк.

Лунев медленно, чуть заметно кивал — ему было всё равно. Они проходили улицу за улицей, здание за зданием, и он шёл туда, куда его вели. Улицы были идеально ровны и чисты: теперь всё шло по системе. Все скачки и волнения успешно усмирены. Обитатели затихли, завязали себе глаза и спустились низко к земле — не привлекать чужого внимания и не обращать своего.

Были аресты — рассказали ему. Да, да, многие исчезли и не появлялись больше. Рукописи пришлось уничтожить — себе дороже, да и в сущности, согласись, Лёха, то, что там написано, эээ… неправда. Только вот Вивитов, да, Вивитов рукопись не уничтожил, сказал, что понимает, на что идёт, но останется верен себе. Он что-то не появляется давно… Да, очень давно.

Они задержались около здания театра с фигурными завитыми скульптурами над входом. Скульптуры безмолвно разевали рты и пасти, делая вид, что хотят сказать нечто грандиозное. Так это на самом деле или нет — у Лунева не было желания узнавать.

И, да, — сказали ему, — Машенька умерла. Машенька? — удивился он. — Какая Машенька? Ах да, это же моя жена. Да-да, я ведь, кажется, был женат. Умерла? Жаль.

Они проходили через сады, где с кустов свешивались большие пахучие кисти соцветий. Аромат их одурманивал, от него голова тяжелела и тянулась к низу, от него подступала необоримая дремота.

Они проходили по площадям в центре города, где так много красного — флаги, ленты, цветы на асфальте… Красный — точно такой же цвет, как и все остальные. По большему счёту, они ничего не дают и ничего не отнимают, а разнятся между собой только внешне. Тогда зачем так много красного? Непонятно.

Похоже, ему устроили экскурсию по городу — долгую и обстоятельную, с обращением внимания на всевозможные достопримечательности. Исторические памятники, старинные сады и парки, разные фигурные дома с непростой судьбой. А этот дом, — сказали ему, — Его резиденция. Он ждёт, пойдём.

Приятели Лунева затихли, хоть и по-прежнему сопровождали его. Как им разрешили войти внутрь — они что-то объясняли на этот счёт, что-то про амнистию и с трудом заслуженное доверие правителя, но Лунев всё равно не понимал. Он мало что понимал сейчас.

Они вошли. Первое помещение, которое встречало гостей, было затемнено, и на стенах здесь горели свечи. В их мерцающем свете отбрасывали тени массивные чёрные подсвечники, и тени блуждали по шершавым стенам. Свечи… Маленькие огоньки, каждую секунду борющиеся за свой свет.

«Свечка я, свечка на ветру», — вспомнилось вдруг Луневу. Так когда-то говорила фройляйн Рита, он вспомнил теперь.

Рита, всегда остававшаяся собой. До последнего момента не изменившая своему идеалу.