Идол липовый, слегка говорящий

– Ну?! Чего стоишь? Иди, садись и пиши! – гаркнул на него главный. – Значит, третью полосу занимаешь всю и озаботь художников иллюстрациями. Чтоб – карта новая, карта старая, все крупным планом. О твоем поведении мы потом поговорим, после номера, не к спеху.

– Не буду я, пожалуй, этого писать, – сказал Саша.

– Чего?!

– Брехня же. Не хочется брехню писать, – спокойно пояснил Саша.

– Чего?! – Гаврилов, все еще оставаясь во власти новой сенсации, смотрел на него с искренним удивлением, как ребенок на чудо-юдо, вдруг материализовавшееся в его спальне. – Кукоров, ты что, пьяный, что ли? Заболел? – догадался он.

– Нет, выздоровел, – отрезал Саша. – Пожалуй, пойду я, Геннадий Петрович, напишу заявление об уходе.

Не дожидаясь ответа, он встал и вышел из кабинета главного редактора. Выходя, улыбался. Таких круглых глаз он давно не видел у Гаврилова.

* * *

– Ну и что ты теперь будешь делать? – спросил Мишка Бломберг и отхлебнул пива.

Саша тоже отхлебнул пива. Оно было холодным и свежим.

Стараниями Гаврилова в подвале редакции был оборудован небольшой, но уютный бар с настоящей стойкой и разливным пивом. Имелся здесь даже интерьер, оформленный в духе средневекового кабачка с тележными колесами на стенах и причудливыми фонариками под потолком. Днем бар работал как столовая с дешевыми обедами для сотрудников, после 18.00 бармену Вадику было разрешено продавать спиртное. Еще одним несомненным плюсом было то, что толстый Вадик наливал в долг, записывая кружки рюмки и в клеенчатую тетрадку. Цены были в два раза гуманнее, чем в обычном кафе. Сказать нечего – все для блага человека из «желтой» прессы…

Сейчас они сидели в баре вдвоем, рабочий день в редакции только кончался. Кроме них хмурился за стойкой Вадик. Он всегда был хмурым, пока не выпивал первую за день кружку или рюмку, но делал это по английской манере – вечером. Боролся таким образом с полнотой, как он объяснял. Бломберг всегда советовал ему бороться лучше с алкоголизмом, но Вадик объяснял, что не ставит перед собой неразрешимых задач. Он – материалист.

– Завтра заберу трудовую книжку, – сказал Саша.

– А дальше?

– Получу расчет. Денег дадут каких-нибудь.

– Много все равно не дадут, – категорично заявил Бломберг.

– Это понятно.

– Ну, а дальше? – продолжал допытываться Мишка. – Александр Батькович Кукорекин, дальше-то что?

– Может быть, книжку напишу, – сказал Саша. – Писать я умею, ты знаешь.

– Умеешь, чего тут не уметь, – скептически подтвердил Бломберг. – Писать – это легко. Книжку написать – легче легкого. А издать – вообще плевое дело. Особенно сразу и за большие деньги. Вон они, на каждом заборе объявления от издательств: «Требуются авторы, заплатим сразу и много».

– Издеваешься? – спросил Саша.

– Нет. Плачу над твоей нелегкой судьбой.

– А ты не плачь.

– Я попробую, – пообещал Бломберг.

Саша покосился на него. Отхлебнул пива. Мишка немедленно сделал то же самое.

Мишка Бломберг… Старый соратник еще по предыдущей редакции. Щуплый, ехидный и всегда взъерошенный, как распетушившийся воробей. Его голубые глаза были яркими и умными. Впрочем, периодически стекленели. Года три назад Бломберг попал под машину по пьянке и с тех пор хромал и ходил с палочкой. С первого числа каждого месяца Мишка бросал пить, но длилось это не долго. Приблизительно до второго-третьего числа.

В редакции его не слишком жаловали, но печатали охотно. Его колонка остроумного трепа обо всем сразу пользовалась неизменным успехом, хотя платили ему, пожалуй, меньше всех корреспондентов. В качестве своего рода двойки по поведению. Гаврилов часто грозился его показательно уволить. Но все знали, что этого никогда не случится – оставит, как обычно, без зарплаты на одних гонорарах и успокоится. У Мишки с главным были особые отношения, когда-то они вместе начинали в одной редакции, ныне не существующей.

Мишка… Можно сказать, старый друг. А можно?

– Нет, правда, на что жить-то будешь? Или ты все-таки договорился с другим изданием? А сколько тебе там обещали? – допытывался Бломберг.

– Какой ты, Мишка, сегодня нудный… – сказал Саша.

– Ну ладно, кончай! Мне-то можешь сказать? Не постороннему же человеку! – не отставал Бломберг.

– Ни с кем я не договаривался… Слушай, Бломберг, тебе сколько лет?

– Тридцать шесть. А что?

– Какое совпадение, мне – тридцать пять. И чем мы с тобой занимаемся? Пишем всякую фигню за кусок хлеба? Самих ведь воротит…

Бломберг отхлебнул пива.

– Ага. Понятно. Так бы сразу и говорил, – сказал он. – А то развез тут: Ващера, другой мир, третья страна, четвертое измерение… Сказал бы сразу – я бы понял.

– Чего бы ты понял?

– Что обрыдло тебе все подряд. Бывает. Мне тоже обрыдло. Но я, видишь, держусь пока. Не допускаю творческие кризисы до их летального исхода.

– Творческие кризисы? А при чем тут творчество?

– Повторим по пиву?

– А то!

Они взяли еще по кружке.

Объяснить? А как объяснить?