Идолопоклонница

— Да, — протянула она, наливая чай в красивую китайскую чашку тонкого фарфора. — Надо было столько лет горбатиться за учебниками, чтобы потом торговать дыроколами!

Женя уставилась на подругу чуть обиженным, осуждающим взглядом. Тяжко вздохнула и ответила уже спокойно:

— Не рви душу, Лар, — ответила она. — И без тебя тошно. А куда мне еще с моим образованием? Кому нужны историки? Только школе. А в школу я не могу, ты же знаешь…

— Жень, но дети ведь не только в школе, — возразила Лариса. — Их, вон, и на улице полно. Ты же не падаешь в обморок в метро, увидев мамочку с ребенком, правда? Так чем тебе школа плоха?

Женя ненадолго замолчала, словно бы дивясь непонятливости подруги, потом ответила тихо:

— В метро я могу прикрыть глаза или отвернуться в сторону. А в школе куда ни отвернись, везде дети. И хватит об этом, ладно, Лар? Хватит. Буду торговать дыроколами. Зато как красиво звучит: Евгения Денисенко, менеджер проектов по продвижению на рынок импортных дыроколов!

Подружки весело рассмеялись и, наконец, приступили к чаепитию. Торт оказался неожиданно хорош: свежий, мягкий бисквит, пропитанный ромом, к тому же в меру сладкий. Лимонный крем приятно оттенял привкус рома. Воспользовавшись установившейся тишиной, в кухню вдруг ворвался сладкий голос юного дарования Дмитрия Городинского:

— Бьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза…

Женя оживилась:

— Ну-ка, ну-ка, сделай погромче!

Хозяйка немедленно выполнила просьбу гостьи и внимательно прислушалась.

Душевная песня о войне впадала в ярый диссонанс с его симпатичной мордашкой и длинными золотистыми кудрями, с неприлично пестрой сценической рубашкой, усыпанной блестками. Но голос был так пронзительно мелодичен и приятен, что несоответствие образа певца содержанию песни каким-то непостижимым образом сглаживалось, становилось почти незаметным, по крайней мере, не режущим глаз.

— Ой, Лар, глянь, какая лапочка! — восхитилась Женя. — Хорошенький, не могу! Нет, ну надо же! Ну все при нем! Нет, Лар, ну правда: и мордашка смазливенькая, и голосок волшебный. Про рост я вообще молчу. Я от него тащусь, честное слово! Надо же, как природа славно поработала!

— Да ну, Жень, — скривилась Лариса. — Слишком красив. Нереально. Я бы сказала, просто до неприличия. Настоящему мужчине нужна другая красота.

— Да ну тебя, много ты понимаешь в мужской красоте, — обиделась Женя. — Ты посмотри, посмотри какие глазки! Да нет же, просто чудо как хорош! И голос просто восхитительный.

— Ну, положим, голос действительно ничего, — вынужденно констатировала Лариса. — Но… Не знаю, Жень, мне такие не нравятся. Я предпочитаю более мужественных, таких, как…

Лариса замерла на полуслове, испугавшись своих слов. Вернее нет, конечно же нет, испугалась она не своих слов, а Женькиной реакции на них.

— Прости, чуть не забыла, — преувеличенно извиняющимся тоном поправилась она. — В общем, ты сама поняла. Вот того, с умершим именем, можно было назвать настоящим мужиком. А этот… Так, сладкая конфетка в блестящем фантике.

— Таких, мужественных, мы уже проходили, — с нескрываемой злобой и ненавистью в голосе ответила Женя. — Хватит. Этого дерьма я уже наелась. Я после него вообще мужиков ненавижу. Всех поголовно. Они только с виду мужики, а на самом деле… Бабочки безответственные. Мотыльки. Летают от одной бабы к другой, опыляют — и снова в поход. Нет, Ларка, все мужики сволочи…

— Так а Городинский? — бесхитростно парировала Лариса. — Сама себе противоречишь!

— Ну что ты, — возмутилась Женя. — Какой же он мужик? Димочка — так, красивая картинка, просто полюбоваться и помечтать о неземной любви. Даже если знаешь, что на самом деле ее не существует. Просто картинка. А на самом деле… На самом деле я, как говорится, в глубокой завязке. Ничего больше не хочу. Ничего и никогда. Больше того — на пушечный выстрел никого к себе не подпущу. Пусть летают в другой стороне, пусть других дур опыляют. С меня хватит бабочек-однодневок.

Лариса возмутилась:

— Жень, ну ведь столько времени прошло! Ведь почти три года! Ну нельзя же всю жизнь только об этом и вспоминать! Надо жить! Бог с ним, с тем безымянным! Но ты-то живая, нельзя же себя заживо хоронить!

— Это для тебя три года прошло, — с надрывной печалью в голосе ответила Женя. — Для него, для безымянного, может, даже больше. А мне это все как вчера было. Такое нельзя забыть, Лариска, нельзя. Этого и врагу не пожелаешь. Когда кроха, твоя кроха, которую ты вынашивала шесть месяцев и неделю, та кроха, которая так уморительно сосала пальчик в твоем животе — знаешь, как отчетливо было видно на УЗИ? Когда мечтаешь, каким он вырастет, твой сын, когда любишь его больше жизни, еще нерожденного… Два дня, Лариска, только два дня! Почему его подлый папаша до сих пор жив-здоров, по-прежнему скачет от одной бабы к другой, а мой сыночек… Только два дня!!! Разве для этого я вынашивала его полгода?!!

Лариса попыталась перебить ее стенания:

— Жень, ну хватит, ну что ж ты сама себя накручиваешь. Так ты никогда не забудешь.