Идолопоклонница

Однако Владимир Васильевич почему-то Женьку не уволил. Быть может, пожалел, а может, просто прекрасно понимал, что таких работников, как Денисенко, еще поискать: целыми днями на протяжении вот уже пяти лет трудилась, как пчелка, практически без перерывов. Остальные сотрудники позволяли себе то на больничный уйти, то на работе целый день не столько работать, сколько лишь изображать бурную деятельность, не демонстрируя ни малейшей результативности труда. У Денисенко же были самые высокие показатели продаж. Так что Белоцерковскому оставалось только смириться с внезапными выбрыками подчиненной, да еще и надеяться, как бы по собственному желанию не надумала уволиться — где он еще такого добросовестного работника найдет?

Впрочем, покладистостью Белоцерковского Женя не злоупотребляла. Не столько из личной порядочности, сколько скорее по причине того, что к ее немыслимому сожалению Дмитрий Городинский не слишком часто баловал ее своим вниманием. Зато уж если звонил!..

… Они встречались так уже почти год. Правда, в общей сложности насчитывалось не так уж и много встреч — виделись раз пятнадцать, самый максимум двадцать. А потому за этот год Женя ни на йоту не приблизилась к цели, к генеральной своей мечте — стать официальной супругой любимого. Городинский ни о чем таком не заговаривал, а сама Женя пока еще не отваживалась, опасалась спугнуть Диму. Считала, что он сначала должен к ней привыкнуть, а уж потом… Причем, привыкнуть к ней Дима должен был так, чтобы без Женьки не представлял собственного существования. Пусть не в роли жены, пусть пока еще в роли любовницы, но любовницы, можно сказать, законной, самой-самой любимой и драгоценной. Чтобы рано или поздно осознал, что только она одна любит его по-настоящему, только она одна дорожит им. Что только на нее, на ее поддержку сможет рассчитывать в трудную минуту. А поэтому Женя и не считала не только необходимым, но даже возможным ставить Городинскому какие-то условия или хотя бы просто намекать на то, что рано или поздно ему предстоит развестись с Алиной и жениться на ней.

И спустя год вполне удовлетворялась ролью нерегулярной любовницы. Конечно, было немножечко обидно, что за год они с Димой стали ненамного ближе, чем во вторую свою встречу. Однако Женю безмерно радовало то, как изменился Дима. Если при первых свиданиях он казался, да что там казался — был на самом деле! — заносчивым и чрезмерно гоноровым, то через некоторое время его спесивость несколько поубавилась. Конечно, и теперь еще в его речах проскакивало довольно неприятное 'Мы, звезды!', но все реже, и все мягче были акценты. Да и вообще вряд ли возможно, чтобы такая знаменитость при ближайшем рассмотрении оказалась совершенно рядовым человеком. Нет, как ни крути, а звездность, всенародная слава свой отпечаток на человека налагают непременно, это уж как дважды два. Никуда от этого не уйдешь, не денешься. Да и разве не это в Диме особенно нравилось Женьке? Разве ее ранили его замечания, надменные упреки:

— Вы что, девушка, с дуба рухнули? Я же вам не Федя Кастрюлькин. Я, между прочим, звезда, я — Дмитрий Городинский, если ты это еще не поняла!

И, даже если до этого Жене что-то в его поведении не очень нравилось, тут же ставила себя на место: да что же это она, совсем забыла, с кем разговаривает? Или просто чувства притупились, восторгу поубавилось за прошедший год? Разве за этот год Димочка стал менее знаменит? Или разве стал ей менее дорог, чем год назад?

И Женя тут же лисой подлащивалась к кумиру:

— Ну что ты, Димуля, конечно, ты — звезда, кто же спорит? Ты же самый знаменитый, ты — самая гениальная фигура современности! Ты — кумир миллионов. А еще ты — мой самый-самый-самый любимый мужчина на свете…

И Женя снова и снова доказывала кумиру, как сильно любит его. Ласкала звездное тело, как в первый раз, до сих пор опасаясь, как бы Димочка не разочаровался в ней, как бы не устремил свой звездный взгляд в другую сторону, на другую поклонницу.

— Димочка, — мурлыкала она, целуя чуточку худоватый торс Городинского. — Ты мой самый любименький, самый родненький. Ты самый лучший, самый гениальный… Ты — эталон, ты безгрешен, Димочка! Ты совершенен, ты — гениальный шедевр Творца! У тебя такие красивые глазки, Димуля! А реснички — ах, какие длинные у тебя реснички! Зачем тебе такие? Мужикам ведь такие без надобности. Отдай мне свои реснички, Димочка, а? Давай поменяемся? Дима, мой Димочка…

Ох, как Городинский любил эти Женькины причитания! Довольно прикрывал глаза, улыбался, млея не столько от ее ласк, сколько от комплиментов. А Женя ведь прекрасно знала, как доставить любимому максимальное удовольствие:

— Димочка, Димусик… Мое ненаглядное сокровище… Моя драгоценность… Мой бриллиант чистой воды… Ты ведь знаешь, как я люблю тебя, правда, Димуля? Знаешь, ты все знаешь… И ты меня любишь. Может, сам этого еще не понял, но я-то знаю — ты меня любишь, Димочка, правда?

Иногда Дима просто молча улыбался, иногда вынужденно признавался:

— Конечно, детка. Конечно люблю.