Идолы театра. Долгое прощание

Нелинейность экранной культуры, слияние в ней времени и пространства в один миг наслаждения, в «вечное настоящее» фантазма, лишает нас былого технократического оптимизма. О дивном новом мире трудно сказать словами Тарковского или Гете: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!» Речь идет о бесконечной в своей конечности фасцинации – извращенном наслаждении злом. Субъект оказывается втянут в современную гегемонию через визуальность. Визуальный поворот привносит новый тоталитаризм – изящный, мастерски сотканный, не замечаемый, имплицитный, рассеянный. В культурологических текстах, которые обслуживают экранную культуру, не принято говорить об идеологической опасности экрана, о его связи с сетевой экономикой, либеральной политикой, глобальной идеологией и, конечно, с коллективным бессознательным, лежащим в основе современного символического порядка контроля. Власть артикулирует себя через экран везде и нигде, диффузно просачиваясь сквозь каждую его «пору», в каждом меме, вирусе, сообщении, картинке.

В своем гиперерализме экран давно перешел за пределы стадии зеркала Лакана: он не предполагает ни дистанции, ни постановки, ни метафоры. Это – больше не общество спектакля, Воображаемое завершилось с концом истории. Это напрямую выходящее Реальное (бессознательное), оцифрованное в коде машины. Оно – не одухотворено и не очищено. Оно – непристойной и открыто. Оно лишь слегка припудрено, без скрывания своих уродств, но, наоборот, со смакованием и выпячиванием ран. Это и есть эстетизированная катастрофа, правда, играющая роль самой себе. Говоря языком структурного психоанализа, образуется среда короткого замыкания – постоянного мигания означающих, в ходе которой пользователи взаимно передают друг другу свои качества личности: способность выбирать, действовать, созерцать, наслаждаться, активность и пассивность. Взаимодействие людей из разумного одухотворенного диалога превращается в психоделическую интеракцию – ситуативное, символическое и поверхностное общение, вовремя названное Бодрийяром «экстазом коммуникации»[106]. Не от этого ли предчувствия хаоса информационной порнографии постдока в священном ужасе аборигена бежал первый зритель братьев Люмьеров, потому что на него с бешеной скоростью надвигался поезд как обнаженное оцифрованное Реальное, как легитимированная катастрофа реалити-шоу?

Картография образов экрана рождает всё новые и новые рекламные тренды, бренды, символы. Сама память как метафизическая предпосылка диалектики времени становится рекламной, симулятивной. Благодаря наличию трендов и брендов происходит предварительная символическая интерпретация любого события, которое превращается в готовую модель рекламной памяти, в упакованную модными обертками картину миру, в которую можно вовлечь население. Так, на основании более-менее статичного контекста интерпретации (премедиации) создается динамичная история – месседж, – который затем передается теми или иными средствами, моделирующими и трансформирующими ее изначально заданный контент в соответствии с нишевой аудиторией (ремедиация). Дурной исток рождает дурной поток. Движение аморальной, бесчеловечной, агрессивной, насильственной, непристойной информации в сети рождается из мало подвижного архетипа Танатоса – «вечного настоящего» – в моменте замирания субъекта перед смакованием смерти, Тени, хтона. Время, текущее из смерти в смерть, – фатально: оно инерциально воспроизводит режим наслаждения конечными объектами.

Образы рекламных воспоминаний, восходя к примордиальным априорным образцам, апостериори постоянно меняются, учитывая клиповость экрана. Ремедиация и премедиация являются основными механизмами информационной войны гегемонии за сознание пользователя. Переломный момент этой войны приходится не столько на интимную или на публичную сферу, не на внешнее и не на внутреннее, а на границу субъективности и объективности, публичности и приватности – «экстимность» (термин Лакана). На этой зыбкой грани осуществляется самоцензура и перетасовка объектов желания, конкурирующих между собой. Экстимное представляет собой «вечное настоящее» конечного мига наслаждения Другим на экране.

3.2. Красивое зло, некрасивое добро: свобода не выбирать