Идти туда, где ты (СИ)

- Говори за себя, не за меня. Я для тебя делал все. Если бы ты сказала мне расшибиться о стену, я бы и это сделал. Лишь бы ты была счастлива. Но ты никогда ведь не была счастлива со мной, да? У тебя есть Сонька. Меня нет. Я приложение к твоей успешной жизни. Только вспомни, а? Вспомни! Это ты ко мне пришла тогда! И вот это было действительно нечестно. Какое право ты имела прийти, зная с самого начала, что я люблю тебя, но не желая ничего давать взамен?

Алиса ответила почти сразу, почти равнодушно, почти холодно – не отводя от него взгляда и не отодвигаясь:

- Я всегда буду помнить о том, что ты сделал для меня и для Сони. И я платила по всем счетам, я отдала тебе все, что могла. А большего – не могу. Никогда не смогу. Ты это знаешь. Это мазохизм, Никита. Зачем я тебе?

- Да потому что ты уйдешь к нему! – заорал Никита. – Он опять выиграет! Он всегда выигрывает! Нихера не делает, но всегда выигрывает! Меня наизнанку выпотрошило, а ты ему себя? Да мне проще шею тебе переломить!

- Вы достали меня со своими играми! – закричала она в ответ. – Выиграет, не выиграет! Я хочу выиграть, наконец. Я! Имею право!

- За мой счет? Меня в жернова?

- Выживешь! – зло сказала Алиса. – Это не больно. Потом даже привыкаешь!

- А ты вечная жертва! Вокруг все должны, да?

- Я освобождаю тебя от долгов. Что тебя опять не устраивает?

- Я тебя люблю!

- А я никого не люблю. И мне это нравится!

- Алиса!

- Что?!

Логинов вздрогнул и выпустил ее из рук. Гнев, из которого сейчас был сплетен каждый его нерв, образовывал дикое полотно, обвивающее тело. Ногой отбросил Алисин чемодан, выдохнул:

- Сука! Сдохнешь тут, поняла!

И бросился к выходу. Вслед ему раздавался ее веселый смех. Этот смех звенел в ушах, доводя до исступления. Логинов долбанул по двери, хлопнул ею и повернул ключ в замке. У хозяина дома был бзик. Понаставил замков во всех комнатах. Придурок.

- Тут будешь! – снова заорал Никита и приник к двери, чувствуя абсолютное бессилие. Едва ноги не подкосились. Только дрожь и слабость, как после физической нагрузки. А она там, за дверью, все еще смеялась. В то время, как он был способен лишь колотить по стенам и орать от боли. Будто бы с него сняли кожу, а теперь отделяли мясо от костей.

Он резко развернулся и напоролся взглядом на Соньку. Глаза огромные. Смотрит испуганно, дико. Раз в жизни видел такие глаза. Когда Макаров говорил об Алисиной смерти. Больше не довелось.

Девочка стоит. Молчит. Глядит на него в упор. Подбородок подрагивает. Но не спрашивает, не бросается к нему, не просит.

Все, о чем он может думать в эту минуту, это о том, что она – не его. Но не это страшно Страшнее осознание, что никогда и ничего не было его. Отец и мать, которых он любит больше собственных, – отец и мать Макарова. И он желает себе этих отца и мать. Друзья, с которыми он провел юность, – друзья Макарова. И он хочет себе этих друзей. Женщина… женщина, которую он держит в своем доме, – женщина Макарова. И он не знает, как ему жить без этой женщины.

Жизнь, которую он ведет, – жизнь, отобранная у Макарова.

У Макарова, у Алисы, у этой девочки, глядящей на него так, что сердце замирает.

Девочки – с чужими глазами, но такими знакомыми. Родными.

Логинов хрипло выдохнул. Долбанулся затылком о дверь. Снова развернулся к замку и повернул ключ, открывая.

В игре

***

Кабинет пропах сигаретным дымом. Каждый закоулок, каждая щель, каждый сантиметр поверхности мебели и стен – все впитывало в себя запах крепких сигарет, которые вот уже вторые сутки смолил здесь Макаров. Дома он не ночевал. Спал тут же, на диване. Отговаривался тем, что работы много. И действительно – кто ищет, тот найдет. Стол был завален документами, до которых еще месяц назад руки не доходили. Отделы стояли на ушах.

И самый кошмар – ни минуты это не позволяло забыться.

Он представлял собой странное зрелище. Взъерошенный, заросший, в мятой рубашке, в которой, видимо, и провел эту ночь, в джинсах. Очки тоже валялись где-то среди завалов, но Макаров их даже не пытался найти. Он вытряхивал пепел и сигареты из пепельницы в урну и хрипловатым, как с простуды, голосом спрашивал Нину, сидевшую напротив и принюхивавшуюся к аромату из чашки, принесенной минутой ранее Алёной:

- А тебе разве можно кофе?

Собственно, кофе Нина и попросила – и для себя, и для него.

- Ты мне не врач и не муж, - отмахнулась она.

- Я тебе друг. Иногда это даже важнее.

- Ты серьезно? Тогда замечу тебе, что офис – не самое подходящее место жительства.

- Да не могу я дома! – взвился Макаров, но тут же погас. Собственное возмущение заставило почувствовать в висках пульсирующую боль. – Можешь не беспокоиться. Еще день, может – два. Свалю в отпуск.

- Какой еще отпуск? – глаза Нины стали круглыми от удивления.

- Обыкновенный. Как у нормальных людей.

- Вот именно сейчас…

- А что тебя именно сейчас не устраивает? Я десять лет тут пашу безвылазно.

- И что же ты собираешься делать во время своего неожиданного отпуска?

- Отдыхать от работы.

- Во Вроцлаве? – съязвила Нина.

- Ну, допустим. Красивый город, кстати.