Иду к людям (Большая перемена)

Войдя во двор, я зачем-то описал дугу и ударился лбом о притолоку старенькой осевшей веранды, пристроенной к саманному дому. Дворовый пёс по кличке Сукин Сын опасливо заполз в будку. От греха подальше.

Старуха хозяйка, — в её домике я снимал маленькую комнатёнку, — подняла голову от корыта и поинтересовалась:

— Коньяк иль портвейное вино? Что пил-то? На базаре говорят…

Мне было безразлично, что говорят на базаре.

— Баба Маня, баба Маня, вы бы ещё вспомнили, о чём говорили на римском форуме. Во времена Цицерона, — сказал я с мягким укором и прошёл к себе.

Ухнувшись на узкую железную кровать с тонким ватным матрацем, я предпринял попытку осознать происшедшее. И как ни тщился, не мог найти для своей отчаявшейся мысли не только щёлки, но и микроскопической трещинки в институтском периоде своей пока ещё недолгой жизни, куда бы она сумела пролезть. Он был гладким и цельным, будто доска, отполирован до блеска.

Учёба на историческом факультете, все её четыре года были для меня сплошным триумфом. Уже на первом курсе я поражал воображение наивных девушек. Например, на танцах мог ошарашить партнёршу такой феерической фразой:

— А знаете ли вы, что вход в ад помещался на территории нашей Тамани? Так считали древние греки. И я!

— Только подумать, — лепетала невежественная партнёрша.

Тогда я её добивал умопомрачительным фактом.

— Как вы относитесь к опере «Князь Игорь»? Только честно.

— О! Я её обожаю!

— Так знайте, лагерь Кончака был разбит на севере нашего края, а из этого следует… Правильно! Пленный князь пел свою знаменитую арию здесь, у нас на Кубани!

На втором курсе на меня обратили внимание серьёзные люди, и я был избран старостой научного кружка. На третьем меня прозвали «курсовым академиком Тарле». На четвёртом мою курсовую работу о Тмутараканском княжестве напечатал «Вестник научного студенческого общества», а профессор Волосюк сказал: я его ученик, и он мной может гордиться. Словом, легко и непринуждённо я прямо-таки церемониальным маршем шагал в аспирантуру.

Единственное, что немножко расстраивало мои чувства — собственная внешность. Слишком она несолидная, какая-то неуместная для будущего великого учёного. Кондуктора до сих пор принимают меня за мальчишку. Так и говорят:

— Мальчик, ещё раз высунешься в окно, высажу из трамвая.

Сто шестьдесят сантиметров — всё-таки не рост. Даже для двадцатидвухлетнего мужчины. Вот как не повезло с внешностью. Не в ней, конечно, дело. И профессор Волосюк тоже в этом убеждён и довольно твёрдо. Сам он, по моим приблизительным расчётам, не превышал ста шестидесяти пяти, или где-то возле этого.

«Нестор Северов, вес учёного определяется не количеством подкожного сала, а трудами» — его личное изречение. При этом он складывал ладони чашечками и покачивал плечами — изображал весы.

Тем не менее я предпринимал кое-какие меры. Пробовал отрастить курчавую бороду, на манер скандинавских конунгов, но — увы! Редкий волос лез в разные стороны и отнюдь не хотел завиваться во внушительные кольца.

Затем я, дабы придать себе побольше солидности, купил в аптеке трость, нанеся существенный урон моей и без того скромной стипендии. Но мой замысел никто не понял. Я-то степенно постукивал тростью по институтским коридорам, ну прямо как маститый учёный, а меня чуть ли не на каждом шагу сочувственно спрашивали: «Что с ногой? Где тебя угораздило?». «Бедолага, вынужден ковылять с палочкой», — говорили за моей спиной. Это про мою-то трость! И мне пришлось с ней расстаться — я её якобы забыл у дверей районной поликлиники. Авось она всё-таки сумеет исполнить своё высокое предназначение, послужив другой несомненно незаурядной персоне.

Потом прошёл выпускной вечер. Однокурсники разъехались по школам, а меня оставили держать экзамены в аспирантуру.

На кафедре истории это мероприятие считалось пустой формальностью. Приём в аспирантуру был для меня предрешён. И мой будущий научный руководитель профессор Волосюк уже набросал план нашей работы на год вперёд.

Правда, у меня завёлся конкурент — некий сельский учитель, но это обстоятельство никто не принимал всерьёз. Да и чего, действительно, ждать от человека, выбравшегося из такой глухомани, там библиотеки с академическими томами и архивы несомненно существовали только в воображении смельчака, пустившегося в эту бесшабашную авантюру.

Тогда-то я и снял у бабы Маши отдельную комнатёнку и зарылся в фолианты. Где-то в нашем городе тем же самым занимался мой соперник. Но мне было безразлично, кто он и что из себя представляет. Однажды я забежал ненадолго на кафедру истории, а там ко мне подошла молоденькая лаборантка и, округлив будто бы от изумления обведённые тушью глаза, сказала: «Северов, знаете, кто второй претендент? Вы даже не представляете!» Мне бы задержаться на лишнюю минутку и выслушать до конца, но я, самоуверенный, легкомысленно бросил: «Извините, как-нибудь в другой раз, сейчас спешу, мне ещё нужно сегодня просмотреть сто страниц!» И ушёл, не ведая о совершённой — и для меня гигантской — ошибке. Останься я и выслушай — и этот провал не был бы для меня такой катастрофой.