Иду на грозу

Конференц-зал Академии наук и доклад на пленарном заседании «Природа молнии». Казалось, вот наконец все прояснилось, вот она, истина, а она ускользала и ускользала. Что же осталось? А ничего. Сперва на твою работу ссылались, потом ссылались на тех, кто ссылался, потом осталась таблица, потом осталась одна цифра, которая вошла в новую сводную таблицу. Ноль целых семьдесят три сотых, и никто уже не знает автора этой цифры, она стоит среди других, два числа после запятой в длиннющей таблице. И то хорошо. Нет, нет, кое-что сделано, вся хитрость в том, что как бы человек ни был счастлив, оглядываясь назад, он вздыхает.

И все же нынешняя молодежь какая-то непонятная.

Он позвонил Крылову, пригласил к себе домой. Он собирался поговорить не только про работу, но и о времени, когда жизнь оправдывается тем, что отдаешь своим ученикам, остается опыт и надо распорядиться им как можно лучше…

— Ну как? — с порога спросил Крылов и, выслушав отзыв, засмеялся, прикрыв глаза, подошел к окну, помахал кому-то рукой. И больше ничего не слышал. Голицын посмотрел в окно. На противоположной стороне улицы стояли Песецкий, лаборантка Зина и какая-то красивая девица. Они выразительно жестикулировали. Крылов нетерпеливо переминался с ноги на ногу. «Может, так и положено», — подумал Голицын, усмехаясь над своей чувствительностью. Он вернул Крылову папку и договорился завтра с утра поехать к Южину.

Следовало отдать должное Лагунову — заключение и доклад министру были составлены неуязвимо.

Выслушав Лагунова, министр еще долго листал бумаги, потом сказал:

— Запретить — это легче легкого. А проблема-то осталась. Проблему не закроешь.

— Но сам руководитель, Тулин, отказался, — сказал Лагунов.

Министр выжидающе перевел взгляд на Южина. Южин промолчал.

— Да, тогда, конечно, ничего не попишешь, — сказал министр.

Разочарование его было совершенно неожиданно и в то же время настолько естественно, что Южин удивился, как он сам раньше не подумал о том же, и тут вспомнил, что ведь и он тоже думал об этом, только гнал от себя эти мысли.

Лагунов был доволен, что все обошлось и министр согласился с выводами комиссии.

«И очень хорошо, — думал Южин, с неприязнью глядя на него, — очень хорошо, что я наконец развязался со всей этой историей. С какой стати из-за Крылова ссориться с Лагуновым, да еще взваливать на себя всякие неприятности, обвинят меня же, что делал все не так, нет, слава богу, что все, кончается…»

На лестнице его догнал Лагунов.

— С вас причитается.

Южин кисло улыбнулся. По-своему Лагунов был прав: акт комиссии снимал всякие претензии к Управлению и к Южину — все списывалось на метод Тулина, а поскольку метод Тулина признан несостоятельным, то и концы в воду.

— …и концы в воду, — услыхал он голос Лагунова.

Южин вздрогнул, остановился, щелкнув каблуками.

— Всего хорошего, — резко сказал он и, козырнув, зашагал, не оглядываясь, к машине.

Появление в его кабинете Голицына и Крылова снова поднимало осевшую уже душевную муть. Все считалось законченным, и вот опять, пожалуйте. Особенно раздражал этот новый союз: Голицын — Крылов.

— Однако лихо вы изменили свою точку зрения, Аркадий Борисович! — Южин решил уязвить его.

— Простите, — заволновался Голицын, — сперва договоримся, что понимать под точкой зрения. По-вашему, это нечто неподвижное, некая константа. Подобное присуще памятникам, а не живому человеку. Существует процесс познания, мысль движется. Я не меняю взглядов, я их развиваю. Концепция Крылова смелая, рискованная и… — он поднял палец, — законная! Ее следует проверить.

— Выходит, вы ошибались?

Голицын с достоинством вскинул голову.

— В науке признание ошибки не позор. — Он хмыкнул с непонятным Южину торжеством. — В данном же случае мы имеем дело с работами на качественно ином уровне, нам надо исследовать коренные процессы…

Он объяснял доходчиво и образно. Южин давно заметил, что чем крупнее специалист, тем проще у него получается.

— Но что ж вы раньше смотрели! — досадливо воскликнул Южин. — Сами виноваты.

— Господи, да как же можно раньше, Сергей Ильич только сейчас обосновал…

Лицо Южина сделалось непроницаемым, почти туповатым.

Мундир слишком стягивал грудь и живот. Южин подумал, что придется перешить мундир, слои жира откладывались, как годовые кольца у дерева, и тому молодому, сухощавому Южину, который был там, внутри, становилось труднее дышать и двигаться.

— У вас, конечно, процесс, научная мысль кипит и развивается, — язвительно сказал он. — Но мы не можем так вот — сегодня одно, завтра другое.

А вот то, что Голицын может сегодня одно, а завтра другое и считает это естественным, как будто гордится этим, задевало Южина. Здесь было что-то несправедливое, он сам толком не мог разобраться. И было непонятно, почему сейчас не Голицыну, а ему, Южину, трудно и неловко так же, как было у министра.