Иду на перехват

Вначале я не придал этому значения, решив, что Дуся волнуется перед выходом на сцену. Но через несколько минут, когда мимо снова прошел Винницкий и кивком головы позвал ее, лицо Дусино вспыхнуло снова, и она, не взглянув на меня, торопливо поспешила на сцену.

Я больше не сомневался, что причина ее волнения — Винницкий. Он ей нравился. Заметил ли это Геннадий? Нет. Он с увлечением рассказывал что-то Инне. Я мысленно сравнивал его с Винницким. Геннадий — высокий и широкоплечий, со смуглым, восточного типа лицом, медлительный и грубоватый. Винницкий — чуть ниже ростом, тонок и строен, как черкес, лицо худощавое, холеное, манеры изысканные. Он начитан, разбирается в музыке и неплохо играет на рояле.

Да, соперник он опасный. Интересно, далеко ли зашло у них с Дусей? Впрочем, почему отношения у них должны зайти дальше обычного знакомства? Мало ли кто кому нравится! Ведь помимо чувств есть еще рассудок, и Дуся не из тех женщин, которые легко идут на измену.

А когда мы вошли в зал и я увидел Дусю среди других жен офицеров участниц самодеятельного хора, подозрения мои окончательно развеялись.

Как хорошо, когда рядом любимый человек! Голова Инны лежала на моей руке, мы говорили и говорили. Инна рассказывала о своей работе, о людях, с которыми приходится ей встречаться, и я убеждался, что она довольна Вулканском. Уснул я со спокойной душой.

Разбудили меня длинные, настойчивые звонки в коридоре. Инна уже проснулась и включила свет: еще было темно, заря едва занималась. Щелкнул замок.

— Инна Васильевна, — услышал я мужской голос, — беда стряслась: Иван Кондратьич себя ранил. На охоте был, переплыл на лодке Тунгуску, стал сходить и ружье за ствол потянул. На грех, курок за сиденье зацепился, а ружье было заряжено. Выстрелил прямо в грудь. Спасать надо…

— Сейчас. Проходите в комнату.

— Не беспокойтесь.

— Вы на чем приехали?

— На мотоцикле.

— А как же его везти?.. Надо машину, — решительно сказала Инна.

— Оно… конечно, да пока ее раздобудешь…

— Я возьму у дежурного по части, — сказал я, сбрасывая одеяло.

Одеться было делом нескольких минут, и вскоре мы уже мчались по проселочной дороге, петлявшей то среди кочковатой мари, то среди низкорослых, с еще не опавшими, бурыми листьями дубков. Рядом с шофером сидел мужчина, приехавший за Инной на мотоцикле, и указывал дорогу. Мотоцикл пришлось оставить в гарнизоне: наш газик надежнее, к тому же дорога каждая минута. Я, воспользовавшись тем, что нам дали выходной (во время переучивания выходных у нас не было), поехал с Инной.

Ехали мы долго, несмотря на то что шофер не сбавлял скорости даже на ухабах. Нас кидало из стороны в сторону, подбрасывало вверх до самой обшивки кабины. Я держал на коленях Иннин чемодан с инструментами, беспокоясь, как бы не побить ампулы с кровью, за которой мы заезжали в больницу. Инна была сосредоточенна, но спокойна. Я переживал за нее: сумеет ли она справиться с такой задачей? Выстрел прямо в грудь. Таких операций ей еще не приходилось делать…

Газик миновал редколесье и выскочил на невысокий холм. Справа сверкнула зеркальная гладь реки. Мы помчались вниз, и река снова исчезла из виду.

— Теперь направо, — сказал наш проводник, когда газик спустился в лощину.

Километра через полтора мы уткнулись в кустарник. Шофер затормозил.

— Здесь, — сказал проводник, вылезая из машины.

Я и Инна последовали за ним. Прошли метров двести и вышли к реке. На обрывистом берегу стоял юноша. Завидев нас, он торопливо спустился к лодке и стал заводить мотор. Мы плыли еще минут двадцать. Наконец лодка причалила. От самого берега по траве к кустарнику тянулся кровавый след. Юноша, бледный и растерянный, не говоря ни слова, пошел вперед.

Через минуту мы увидели печальную и жуткую картину. Под кустом, на охапке сена, лежал большой, грузный мужчина в резиновых сапогах и расстегнутом ватнике, из-под которого виднелись пропитанные кровью тряпки, обмотанные вокруг груди кое-как. Лицо мужчины было бледным, с заострившимися чертами, покрытое редкой седой щетиной, губы синие и потрескавшиеся, глаза глубоко запавшие, с остановившимся взглядом. Мне показалось, что он уже мертв.

Инна наклонилась над ним, взяла руку и стала прощупывать пульс.

— Костер! — властно сказала она.

Такой тон я слышал впервые.

Я, проводник и юноша кинулись выполнять ее приказание. Хвороста было много, и через пять минут костер пылал. Инна достала из чемодана круглую металлическую банку из-под шприцев и послала меня за водой. Пока я ходил, она вспорола повязку, обнажив грудь раненого. Вокруг раны застыли сгустки запекшейся крови, лишь кое-где сочились еще алые струйки.

Мне стало страшно — и за мужчину, и за Инну.

— Пакет! — повелительно потребовала Инна и сверкнула на меня сердитыми глазами. Я протянул ей небольшой в непромокаемой бумаге сверток. Она одним движением вскрыла его, отрезала кусок марли и, окунув в спирт, стала обрабатывать рану.

Я удивился ее хладнокровию. Она действовала так спокойно и уверенно, словно через ее руки прошли сотни раненых.