Иду на «ты»

Далеко у горизонта, над центром города Лукоморье, торчала плотной огромной шапкой крона тысячелетнего дуба. Из нее в вечернее небо били два невидимых глазу смертного радужных эфирных потока – прана и мана – и, скручиваясь и переливаясь, превращались в звездную пыль.

Кот знал свое дело и мерно ходил вокруг дуба, меняя направление движения и соответственно форму волшебных заклинаний: направо – песнь, налево – сказку, направо – прану, налево – ману…

Со стороны заставы доносился ускоряющийся скрип отремонтированной карусели. Одинокий репродуктор в пестром смерче лошадок, оленей и людей в военной форме великолепным нестареющим голосом заводил задорный припев:

Э-э-эх, ярмарки краски,
Разноцветные сказки,
Деревянные качели,
Расписные карусели…

Глава 5 КАК РАЗВОДЯТСЯ ЛЯМУРЫ

Дзынь-дзынь-дзынь…

Потом пауза, а потом опять: «Дзынь-дзынь-дзынь!»

Звонок телефона в кабинете директора зверинца и по совместительству начальника отдела зооподдержки Леонида Дурова врасплох его не застал. Он вообще никого не застал: Леонид Владимирович в кабинете не появлялся месяцами. По своему обыкновению, великий дрессировщик и генерал-полковник в отставке возился со своими питомцами в вольерах, где, нарушая все мыслимые и немыслимые режимы секретности, частенько даже оставался ночевать.

На злобное треньканье телефонов в конце концов заглянул снежный человек. Был это Эскимо или это была Снежинка – определить мог только Дуров. Он один был способен различать своих любимцев, не прибегая к излюбленному способу Левки, который с Эскимо частенько напивался среди вольеров до поросячьего визга возмущенных свинок Леонида Владимировича. Снежинка пока не пила. Так или иначе, для всех, кроме Дурова, снежная пара была на одну морду.

Снежный человек скривился и, оглянувшись по сторонам, брезгливо поднял телефонную трубку двумя пальцами и осторожно подул в мембрану.

– Леонид Владимирович! Это дежурный по заставе беспокоит вас,– вежливо представилась трубка.– Тут такое дело. На карусели прибыла какая-то мерзкая обезьянка с папкой под мышкой и сейчас ходит по штабу, ищет командира. Это, верно, по вашей части?

Снежный человек буркнул что-то невразумительное.

– Ну да,– согласилась трубка.– Вот и мы в недоумении. Вас просят в штаб. И захватите, пожалуйста, с собой сетку или хлыст какой-нибудь. Мне кажется, она кусается, дрянь такая.

На последних словах Эскимо или Снежинка – никакой, в сущности, разницы! – сердито бросил – или бросила? – трубку на рычаги телефонного аппарата и, продолжая бурчать под нос, побрел – или побрела? – разыскивать Дурова на территории зверинца.

Когда запыхавшийся Леонид Владимирович с большим сачком ворвался в кабинет командира, там уже собрались почти все начальники штатных подразделений – дежурный по отряду зря времени не терял.

Рядом с командирским столом в кожаном кресле на корточках сидело существо, сильно напоминающее орангутана, но с более короткой рыжей шерстью и огромными глазами. Морда его была белого цвета в три черные полоски. Кончик хвоста заканчивался пушистой кисточкой, игриво заплетенной в косичку. Одежда гостя ограничивалась изящной набедренной повязкой.

Задов и необычный пришелец исподтишка разглядывали друг друга, словно старались вспомнить, не встречались ли раньше.

– Присаживайтесь, Леонид Владимирович. Не хотелось без вас начинать,– вместо приветствия буркнул командир, недовольный опозданием генерала.– Кстати, к чему сачок такого размера?

Дуров слегка растерялся, однако тут же нашелся Лева:

– Моя вина, Евгений Дмитриевич. Тут какая-то бабочка летает ночная, необычной раскраски. Жуть какая шустрая и приставучая.

Лева уважал Дурова с детства и в обиду старика принципиально не давал никому, даже начальству. Леонид Владимирович благодарно и печально улыбнулся близорукими глазами Леве, виновато – командиру и попытался спрятать сачок за спиной. Тот, однако, торчал из-за спины упрямо и косо, как штык трехлинейки на плече новобранца.

Озадаченный Владимиров недоуменно выглянул в окно, хотя Лева недвусмысленно намекал, что бабочка именно ночная, и недовольно пожал плечами.

– Отличительная черта людей – лишать других свободы. Это заложено в подлой сущности агрессивной человеческой природы: созидать, угнетая других,– вроде бы в сторону, но достаточно громко и менторским тоном неожиданно заявила обезьяна, мягко растягивая гласные и слегка шепелявя.

Заслуженный дрессировщик смутился окончательно. От облыжного заявления сачок жег его ласковые к зверюшкам руки, покрытые многочисленными укусами ответной страсти. В кабинете повисла нехорошая тишина. Лева презрительно фыркнул и возненавидел примата окончательно и бесповоротно. Остальные неловко молчали, пока паузу не решился нарушить сам Владимиров, который, то и дело заглядывая в бумажку, без запинки, отчеканил: