Иду на вы…

Святослав недолго пробыл в Белой Башне: все, что там находилось — и белые мраморные колонны, пересекавшие обширный двор, и серебряные ручьи, разбегающиеся в разные стороны и весело урчащие, и пышные виноградники, подступившие к покоям кагана, и низкие, из красного кирпича, молельные Домы, украшенные золотыми и серебряными заплатами, не вызвало в нем и малого интереса. Он медленно, придерживая скакуна, объехал подворье кагана Хазарии, почти не глядя по сторонам, почему-то вспомнилось, как он совсем еще юным ездил с матушкой Ольгой в Царьград, как дивовался не столько на его пригожесть и несходность со всем тем, что видывал прежде, сколько на людские нравы, на жестокое обращение с себе подобными. Однажды, отпросившись у матушки, он оказался с малым числом ратных росских людей на широкой, застеленной ярким цветным камнем улице, шел по ней, пока та не уткнулась в многолюдный и многоголовый невольничий рынок, где властвовала плеть надзирающего за рабами, выставленными на продажу. К удивлению своему, юный князь разглядел среди невольников россов, они были истощены неимоверно и скудно одеты, в тяжелых ножных цепях; стояли, опустив головы, и в глазах у них стыла тоска. Она была так глубока, что вьюноша едва не утонул в ней, а заслышав родную речь, подбежал к ним, заговорил про что-то, кажется, выспрашивал, кто захватил их в полон и пригнал на невольничий рынок. Плененные россы по первости не хотели отвечать, но, видать, в нем открылось им такое упорство, так обжигала страсть, выплеснувшаяся из юного сердца, что они противно всему стали, помедлив, отвечать на его вопросы, сначала нехотя, но с каждым мгновением все более распаляясь. Когда же узнали, что он из великокняжьего росского Дома, то и вовсе сделались свободны в своих реченьях:

— Замордовал Русь окаянный иудей. Уж и в своих осельях, на дедовой меже не хозяева мы. Того и жди, придет агарянин и накинет петлю на шею. До коли ж терпеть-то, вьюноша? Пошто князья не соберут рати в един кулак и не ударят по чужеземцу, не изгонят его с отчих земель?

— Придет срок, изгоним, — звонким голосом отвечал Святослав на горькое сетование плененных россов. — Слово мое твердо!

Он заставил тогда бывших рядом с ним гридей выкупить попавших в беду соплеменников и был рад принять их на росском гостевом Дворе, обустроенном в гавани Царьграда.

Дивы дивные, увиденные Святославом в Царьграде, не больно-то ошеломили юного князя, хотя он и поудивлялся немало пышным выездам и приемам кесаря. Его больше заинтересовало другое — сколь четко и выверенно не только во времени и в пространстве, а как бы соединенно с сердечной сущностью людей, проводились воинские учения. Он часто пропадал в тех местах, где проводились учения, и удивлялся, и радовался, когда замечал в ком-то из ромеев необычайную ловкость в исполнении боевых упражнений. И уже тогда он определил для себя, что переймет надобное для россов. И матушке, управительнице Руси, сказывал про это, и она одобряла его намеренья и говорила, что так и будет, когда придет срок. А срок, видать, уже поджимал: сразу по приезде в Вышгород, а въехали туда ночью, чтобы доглядчики царя Хазарии не усмотрели чего, матушка княгиня отправила юного князя в Лодожье, повелев гридям, коим доверяла, сопровождать его в дальнем пути.

Стремительно бежит время, и быстроногому оленю не угнаться за ним, и ветру буйному не поспеть за его неугадливой устремленностью. И это благо для того, кто разумеет в нем и способен сущее в себе подчинить ему. Святослав сумел, и, может, потому теперь, пребывая в сердце Итиля — в Белой Башне, почувствовал удовлетворение, когда горячий Удал, обнимая его, сказал с восторгом:

— Вот мы и побили треклятого змия!

Он не согласился с ним:

— У змия две головы, а мы управились только с одной. И потому, отпраздновав тризну по братьям нашим погибшим, мы, не мешкая, пойдем на Семендер.

26