Иду на вы…

Воистину в росской земле, а не только в племенах словых, живущих на ней, есть нечто обламывающее в нем, отчего и она тоже стала ненавистна ему. Он с неохотой шел в ту землю, а коль скоро шел, то и оставлял после себя широкий след, густо залитый кровью неверных. По первости это хотя бы смущало, но со временем он привык и уже не представлял, что можно как-то иначе властвовать в чуждых его духу племенах. Впрочем, если бы Песах сказал, что не надо сеять зло, Ахмад, может, и согласился бы с ним. Но Песах не говорил этого, одобрял его старательность в укреплении державной крепи Хазарии и находил подтверждение своей правоты в святых Писаниях иудеев. Впрочем, иначе и быть не могло: существующее рядом не обязательно существует во имя утверждения Истины и нередко противоречит ей. А коль скоро есть такое противоречие, то и надо избыть его, и желательно силой. Потому-то правитель Хазарии был суров даже с потомками сарматских женщин и гуннов, принявших в свое время христианство, прогонял их в глухие заболотья, а если кто-то начинал выказывать противодействие, то и сурово наказывал именем Божьим. О, Ахмад не запамятовал в минувшее лето содеянное по воле Песаха! Посреди порушья святынь православных, ставленных многие леты назад досточтимым святым старцем Константином, прибывшим из Ромейского царства, сохранялся в Итиле рубленый из черного дерева храм со крестом. Был тот крест дивно сияющий, шло от него свечение на все четыре стороны и трогало в людских сердцах и склоняло сущее в человеке ко благу. И вот однажды храм увидел Песах, прежде он как бы не замечал этого творения рук человеческих. А тут заметил и — поменялось в жестком, холодно взблескивающем длинноскулом лице, спросил сурово, обращаясь к полнотелому, с редкой серебряной бородкой коротконогому раввину, на почтительном расстоянии следовавшему за ним:

— Что это значит?

Старый раввин смутился, ответил не сразу, и ответ не понравился высокородному Песаху, повелел стереть с лица земли храм, дабы очистилось в людских сердцах. Он так и сказал: «Дабы очистилось в людских сердцах…» Раввин согласно закивал маленькой круглой головой, а малое время спустя возжегся синий огнь у врат храма, хотя в приделах его было в ту пору людно, и доносились оттуда молитвенные слова. Иль забудешь про это? Память, как колесо пыточное, неуступчива. Ахмад и теперь еще помнит, как мимо него пробегали люди в горящей одежде, стеная, и как больно сжималось у него сердце, и он с надеждой смотрел на Владыку Хазарии, точно бы ждал от него чего-то… Но свычно со своей натурой суров был Песах, ничто не дрогнуло в хмуром лице, даже когда из горящего храма выбрел на слабых ногах опаленный огнем православный священник и пошел встречь иудейскому царю, высоко вздымая над головой золоченый крест, и принят был на пики сардарами. И, уже мертвый, долго стоял, упрямо глядя неживыми глазами на гонителя православной веры, и гнев читался в застывших глазах, боль сердечная, закаменевшая в горестном недоумении…

Ахмад как раз и проходил мимо того места, где прежде красовался православный храм, теперь тут было пусто и голо, даже трава не росла, словно бы горестное недоумение служителя Христа передалось и ей, нерожденной, и она так и не расправила в существе своем бледном и все пребывала в пространственном небытие, не смея потревожить однажды отпавшее от Божественной сути.

Ахмад любил вступать в противоборство с сильнейшими, тут он чувствовал себя в своей тарелке, испытывая сладостное наслаждение, если находил единственно верное решение, способное привести к победе. В нем все возжигалось при встрече с таким противником, он как бы обретал в душе нечто возносящее над ближним и дальним миром, принадлежащее только ему, сиятельное и страстное, как если бы то был сколок с небесной тверди. Но он терялся, когда выпадала надобность наказывать слабого, не умеющего постоять за себя; он хмурился и в такую пору даже те, кого причисляли к его братьям по духу и называли хлестким словом — дада — избегали встреч с везирем. Впрочем, им самим тоже не очень-то хотелось увязать в грязной работе. В конце концов, сделалось так, как, наверное, и должно было сделаться. Песах, по совету имамов, пользовавшихся его благосклонностью, стал использовать войско Ахмада лишь в битвах с ближними и дальними племенами, не отвлекая ни на что другое. Для очищения земли от неправедно верующих Песах создал отряды из своих соплеменников, те и вершили суд в племенах, что подпали под власть каганата.

Ахмад шел по прямой улице Итиля, пока она не уткнулась в низкие деревянные строения. Тут жили сардары со своими семьями. Улоочки здесь были узкие и кривые, обрывались вдруг, а то с такой же поспешностью выталкивались из какого-либо подворья и бежали, петляя, пока не упирались еще в одно жилище. Чуть подальше, на пологом берегу Великой реки, раскидались конюшенные подворья. Их было немало. Оттуда доносились голоса конюхов, то нетерпеливые, с явной досадой, а то, напротив, ласковые. Слышалось ржание степных скакунов и хлесткий цокот копыт.