Иду над океаном

Ничего нового не нашел он в листках анализов, рентгеновских снимках, записях Скворцова — все оставалось так же, только Коля, которого он не хотел сейчас видеть, еще на шаг приблизился к концу. Он подумал, что через неделю будет вообще поздно.

Он вынул из конверта снимки, прикрепил их к экрану, включил свет. И чем больше смотрел, тем больше нарастало ощущение, что все это происходит с ним самим. Все симптомы он чувствовал: как каменеет его сердце, как тяжело и опасно ему двигаться и дышать. И ему хотелось прямо ногтями разодрать себе грудь. Такое с ним бывало — это как припадок. Потом прошло. По спине и за уши поползли струйки холодного пота. С кривой усмешкой он подумал о себе: «Надо было идти на сцену: умею вживаться в роль…»

Меньшенин выключил экран. Одну за другой — но неторопливо — выкурил две папиросы, разглядывая волокна дыма. Потом пошел в ординаторскую:

— Послушайте, у вас есть кофе?

— Да, профессор…

— Угостите?

Он выпил с врачом чашку черного кофе. Кофе оказался отличным. Он сказал:

— У вас хорошо получается кофе.

— В студенчестве научился. Это нехитрое дело. Вы уже уходите?

— Да. А что вы хотите?

— Ничего, — сказал врач, — но…

— Что «но», коллега? — спросил Меньшенин.

Врач, видимо, не хотел говорить, но Меньшенин ждал его ответа, и он сказал:

— Сейчас должен прийти главный хирург…

Меньшенин понял. Он усмехнулся и сказал:

— Все-таки успели позвонить, коллега…

Врач пожал плечами.

— Я не смогу его подождать, — сказал Меньшенин. — То, что я намерен сейчас сделать, нельзя откладывать. И я передумаю, и время будет позднее. — Он помедлил, разглядывая свои пальцы, потом остро глянул на врача: — Когда полковник придет, не посчитайте за труд, передайте ему: он почти прав. И просто я неправильно спросил его. Я должен был спросить самого себя: «Что бы я делал на его месте?..» Вы поняли?

— Не совсем, — опять пожал плечами молодой врач.

— Скажите ему, что я поставил себя на его место, — сказал Меньшенин, нажимая на последние слова.

Еще за секунду до этого он только предчувствовал свое решение, но еще не знал его. А теперь он знал. Он вернулся в кабинет главного хирурга, взял историю болезни и тщательно переписал адрес — улица с непривычным названием — Аральская.

Было еще не поздно, хотя в городе уже горели фонари.

Меньшенин остановил такси и грузно сел рядом с водителем.

«Волга» шла и шла по вечерним незнакомым улицам города. Водитель молчал, на перекрестках нетерпеливо ожидал зеленого света. Резко брал с места и круто тормозил. Меньшенину была понятна его нервозность — от усталости. А он сейчас мучился от одиночества, ехал словно по фантастическому городу на иной планете, и никто из идущих по тротуарам, никто из пересекавших шоссе ничего не знал о нем, и он ничего не знал о них. Он вспомнил Марию Сергеевну, оставшуюся в клинике, и улыбнулся.

Родители Коли жили в военном поселке. У них был аккуратный домик без ограды, с жиденькими поздними цветами, мерцающими в полутьме у крыльца… Дверь была открыта, и Меньшенин вошел. В кухне перед столом невысокий мужчина что-то мастерил из дерева. Мужчина был рыжий, и на нем была гимнастерка без ремня, с закатанными рукавами и с мягкими погонами старшины. На кухне горел яркий свет. Из полутемной комнаты справа доносился шелест женского голоса, видимо, там укладывали спать ребенка.

— Здравствуйте, — негромко сказал Меньшенин.

Не отрываясь от своего дела, мужчина сначала молча кивнул, потом обратил к вошедшему свое лицо — темное от загара, скуластое, курносое, очень мужское.

— Я из клиники по поводу вашего сына. Коля — ваш сын?

Старшина смотрел на профессора так, что профессор понял: надежды у них на что-нибудь хорошее уже давно нет. И его визит уже воспринят как известие о гибели сына.

— Нет, — сухо от неловкости и злости на себя сказал Меньшенин. — Коля жив. Я приехал поговорить. Моя фамилия Меньшенин. Профессор Меньшенин. Вы слышали обо мне?

— Я узнал вас, товарищ профессор, — тихо сказал старшина. — Я видел вас в госпитале. Позавчера.

— Тем лучше. Я приехал затем, чтобы сказать вам. Я хочу прооперировать вашего сына. Давайте подождем вашу жену.

Профессор не снимал плаща, а старшина стоял перед ним, опустив тяжелые и слишком большие для его фигуры и для его лица руки. Он был босиком и неловко шевелил пальцами ног.

Меньшенин подвинул табуретку и сел.

— Вера, — негромко позвал старшина. — Вера, тебя здесь ждут.

Через несколько мгновений вышла женщина, тоже маленькая и тихая, в халатике, гладко зачесанная, с бледным, невыразительным лицом, и, только увидев ее глаза, профессор понял, что Коля похож на мать — те же огромные, спокойные голубые глаза.

— Вы должны понять меня правильно, — сказал Меньшенин, глядя на нее. — Вы оба. А в общем, — он сделал паузу и нахмурился, — понимайте как хотите. Здесь никто, кроме меня, не сможет сделать эту операцию. Я один могу ее сделать. Но уже слишком поздно — один шанс из ста.

Меньшенин смутно понимал, что он жесток сейчас, но и ему было тяжело, и он знал, что решается судьба человека. Он помолчал.