Иду по тайге

Мне рассказывали, горностай может загрызть даже взрослого оленя. Вцепится рогачу в шею и висит, пока не перегрызет сонную артерию. А сколько разных историй о горностаях, летающих на глухарях, тетеревах и куропатках! И тот видел, и этот. Лично я этим басням не верю. Многие охотники считают горностая самым злобным из всех живущих у нас зверей, я же убежден, что он самый отважный.

Однажды поздней осенью мы рыбачили на Буюнде. Везде давно лежал снег, озера покрылись толстым льдом, а здесь река шумит, ползают ручейки, за стайками рыбьей молоди гоняются прожорливые ленки.

Мы сидели у костра, варили уху и вдруг заметили горностая. Маленькому зверьку зачем-то понадобилось на тот берег, и он смело бросился в ледяную воду. Все встали, собрались у самого приплеска, а один рыбак прыгнул в стоящую у берега лодку и направился наперерез горностаю. Тот заволновался, попробовал уйти против течения, но лодка плыла быстрее и вскоре оказалась рядом.

Для начала рыбак решил притопить горностая и потянулся к нему веслом. С проворностью ящерицы зверек скользнул на весло, прошмыгнул по отполированной рукоятке и скрылся в рукаве. Через мгновение рыбак с ужасом почувствовал, что горностай вцепился зубами ему в спину. От нестерпимой боли человек закричал, заметался по лодке, затем в болотных сапогах и тяжелой одежде плюхнулся в реку.

И рыбака и лодку мы выловили только на перекате. Куда девался горностай, никто не заметил.

Гости

Сегодня ко мне спустился паучок. Наверное, почувствовал идущее от печки тепло и решил, что наступила весна, пора вылезать. Я сидел у раскрытой дверцы и подшивал валенки, вдруг — он: распустил паутину, плывет в воздухе. Мне говорили, если паук черный — значит, к одному гостю, а если рыжий — к трем. У этого брюшко желтое, ноги красные, а голова коричневая. «Рыжий!» — решил я и, когда варил суп, налил воды по самый рубчик. Что, если и на самом деле гости явятся? Потом глянул, дров под нарами маловато, схватился за топор. Люди придут, а топить нечем.

Пила у меня острая, но все равно в одиночку не разгонишься. Я и не гоню. Одет тепло, времени сколько угодно, пилишь да по сторонам поглядываешь.

Сразу же, как только пила вжикнула, откуда-то появился большой дятел желна. Сам как смоль, на голове красная шапочка. Пристроился на стоящей неподалеку лиственнице. Работает споро, старательно и с большим расчетом. Раньше я в его действиях никакой «системы» не замечал: сел на дерево, постучал, есть муравей или личинка — съел, а нет — полетел дальше. Теперь вижу, он очень расчетлив. За то время, пока я возился с дровами, он обследовал три лиственницы и ни по одной ни на сантиметр не поднялся. Залетит под самую вершину, приклеится к стволу и начинает потихоньку спускаться. Прежде чем ударить клювом, долго и придирчиво смотрит, стоит ли ударять. Потом сильным боковым ударом — «тук-тук!». Небрежно взмахнет головой, щепку отбросит и принимается собирать добычу. Аккуратно приложится клювом раз, другой, третий — словно целует лиственничный ствол. Я даже различаю, когда он берет добычу, лежащую под корой, а когда извлекает ее своим крючковатым языком из ствола.

Обработал один участок, спустился на десять шажков и принялся за следующий, и так, пока не ткнется хвостом в снег. Там немного посидит, словно размышляет, за какое следующее дерево приняться, пурх! — и уже под вершиной высокой сучковатой лиственницы.

Я слышал, что желна никогда не подбирает оброненных личинок и они достаются синицам. Оставляю пилу и по колено в снегу бреду к лиственницам. И под первой, и под второй — россыпь щепок, ошметки коры, желтые хвоинки, а вот под третьим деревом я увидел шмелиху Машку. Мне это имя как-то сразу пришло в голову. Ведь все самцы у шмелей погибают еще осенью и зимовать остаются только женские особи. Ну а шмель среди комаров, мух и мотыльков все равно что медведь среди зверей — толстый, мохнатый. И если медведь всегда Мишка, то шмелиха, как медведица, — Машка.

Я занес ее в зимовье, устроил в коробке из-под сахара и стал ждать, когда она проснется. Машка, наверное, больше часа лежала без движения, затем шевельнула одной лапкой, другой, подвинулась на пять маленьких шажков и принялась умываться. Потом ступила еще и наткнулась на лужицу сиропа. Это я, пока Машка наводила туалет, размешал в воде несколько капель меда и добавил туда брусничную ягодку.

Напилась, чуть отдохнула и принялась разминать крылья. Вжикнула ими и чуть не взлетела. Я не дал. В углу горячая печка, дышащая жаром труба — коснется и погибнет. На самом взлете накрыл Машку ладонью. А самому боязно — шмель все-таки. Жиганет в руку — не обрадуешься. Она как будто успокоилась, не вырывается и даже жужжать перестала. Приподнял руку, а Машка сладко спит. Пушистые лапки поджала.

Но через минуту проснулась и принялась опять умываться. Умылась, туда-сюда усиками повела и снова вжикает, чтобы взлететь. Я ее снова прикрыл ладонью — уснула. И так раз десять. Уснет, проснется, умоется и принимается вжикать.