Идущая

Поступок барона вызвал в рядах зрителей неоднозначную, но живую реакцию. Большинство сочли верхом неучтивости уехать так, не простившись и не удостоив даже поклоном дам. (Дамы томно закатывали глазки и затаенно вздыхали о страстном мужчине). Некоторые добавляли, что выходить из себя не пристало дворянину, да и пачкать благородное оружие, пусть даже и сломанное, о какого-то… Фи!

— Это!… Это бесчестно! — возмущался Раир на скамье для почетных гостей. Рядом с ним сидел Шегдар, наследник кадарского престола, высокий бледный юноша с холодным лбом и циничными губами. Его глаза, в отличие от пылающих взоров Лаолийца, холодно мерцали, оживляясь лишь любопытством и насмешкой.

— Неосмотрительно и глупо — да. Но бесчестно? Ты слишком суров, лорд принц.

— Нет! Дворянин не станет так поступать! Он не достоин звания благородного!

Места под навесом было достаточно для куда большего числа людей. Там вполне могли бы разместиться пятеро. Но третий гость готовился к очередному выходу на поединок, а Тэдагжаа Кадарский и Осканен, король Лаолия, удалились куда-то для переговоров о торговле напрямую, без посредничества Занги или Арны.

— Благородство дается древностью рода и славными предками, лорд принц. Сам же барон — отличный солдат, хотя политиком ему не быть, так как он слушает кровь, а не разум.

— Он убил человека! Нам не для того вверены их судьбы! Долг дворянина — защищать их и им сочувствовать, но не убивать!

— "Разумный пастух оберегает стадо своё от волка, и стрижёт овец разумный пастух, но не режет их, и не оскудеет рука его", — процитировал Шегдар "Поучения" Кшарега Мудрого [император, философ; жил в XIX веке].

— Только отеческая любовь короля к народу скрепляет и освящает единение государства! — воодушевлённо подхватил Раир.

— Едва ли, — усмехнулся Шегдар. Раир воткнул в него возмущённый взгляд. — Какой резон любить овец? — спросил Шегдар. — Овцы не способны заметить любви. Любить народ столь же нелепо, как пылать страстью к плодородному дереву, что питает нас, или к одежде, что защищает нас от непогоды и пыли. Есть люди, поступающие так, но "разумный муж не сделается рабом вещей, и разумный пастух не пожелает стать рабом своего стада".

— Правитель не может быть свободен от народа! Власть — это ответственность, Вечные ставят лучших из людей над всеми прочими дабы мы вели их, заботливо оберегая, подобно любящим родителям!

— Не мне судить, чего хотели Вечные, ставя меня над простолюдинами. Но власть — это власть. Ничего больше. И этого достаточно.

— Нет! Клянусь крыльями Хофо Мудрого!.. Это… неправильно! — как-то удивленно произнес Раир.

Торенский мороз казалася куда менее зябким, чем туманы Центральной равнины. Лаолиец сдёрнул плащ и намотал его на руку. Они долго ещё тогда спорили, иногда сходились в каком-то тезисе, но сходились настолько с разных сторон, что и сам тезис словно раздваивался. Они говорили о разных вещах, только иногда, по нелепой случайности называя эти вещи сходными словами.

Человек по природе своей чист и светел, младенец мудр, безмятежен и счастлив высшей мудростью незамутнённого ума. Вечные изначально создали людей прекрасными, для безмятежности и счастья, с сердцами, подобными лику Тиарсе: чистое зеркало в коем отображаются и бури, и чудеса жизни. И был человек — как тростинка, полая тростинка, скользя в которой, плетёт свою песню ветер вечности. Как Верго, действующий бездействием, как Тиарсе, позволяющая вещам быть, как Кеил, сохраняющий себя, хотя все века и все веяния людей и богов текут сквозь него, как Килре, изменяющий свой лик, и не помнящий ушедшего, сущий здесь-и-сейчас, мгновение, помимо которого нет ничего. Такими были люди издревле, и такими станут они, ибо всё возвращается, но не по кругу, а по спирали, и люди, вернувшись к прежней мудрости, станут выше и прекраснее.

Так учил бродячий илирский философ Тоа двенадцать веков назад, и так верил Раир, принц Лаолия.

— Пристало ли принцу исповедовать ересь? — ехидно полюбопытствовал Шегдар.

— Принцу пристало уважать все веры, сколь бы странными они ни казались, — ответствовал Раир. — Ибо истина является разным народам под разными личинами.

Шегдар хмыкнул, сверкнул глазами и замолчал.

Они спорили о знаниях, о школах для крестьян и городских бедняков, открытых в Занге. Раир твердил, что учение это во вред, учителя с палками и розгами выбивают из детей истинную мудрость, уродуя душу и ломая тот образ высшей правды, что Вечные вкладывают в каждого. Ломают человека, и оставляют лишь ложную гордость и твёрдое убеждение в непреложности надуманных истин.

— Каждый крестьянин, не научившись мыслить, приучится полагать, что он и только он прав!