Идущие в ночь

И моим глазам предстало дивное зрелище. Растопырив ветки и встопорщив сучья, пенёк восседал верхом на жеребце. Он даже ухитрился зажать в корнях повод. Ветер скептически косил на Корнягу карим глазом, но стоял смирно, не делая попытки сбросить деревянного всадника.

Я расхохоталась.

— Смутные дни! Тебя, Корняга, надо на ярмарках показывать. Ты, часом, фокусы показывать не умеешь? Или мячами жонглировать?

— Умею, — проскрипел корневик. — Но не стану. Мне на ярмарку нельзя. Не люблю, когда много людей. Боюсь.

Я пожала плечами. Каждый чего-то боится. Мне тоже всегда было страшновато в шумных и многолюдных местах: что, если толпа признает во мне оборотня? Но всё равно на ярмарках весело. Я вдруг поймала себя на мысли о том, что скучаю по городской жизни. Моему мысленному взору предстали заполненные гуляющим народом улицы и площади Хадаса. Хочу в Хадас!

Но только после У-Наринны. Если сильно хотеть в Хадас по дороге в У-Наринну, то можно и в Сунарру угодить. Опять. И на этот раз навсегда.

— Да! — встрепенулась я. — Корняга! Где Одинец?

— Ушёл за хорингами, — сказал пенёк. — Велел тебе передать, что это очень важно, и чтобы ты не сердилась. А встретитесь вы уже в Каменном лесу. И… это… он ничего с собой не взял. Ушёл нагишом.

Между нами вдруг повисло молчание. Значит, вот оно как. Ушёл от нас Одинец…

— Надеюсь, хоринги дадут ему штаны, — сказала я, чтобы сказать хоть что-нибудь. — Завтра. Сегодня-то вулху штаны ни к чему.

Корняга скрипуче хихикнул. Наверное, честно представил себе вулха в штанах. Я тоже представила. Но не улыбнулась.

Мне было грустно. Грустно и одиноко. Всё-таки разошлись наши с Одинцом пути. Мы по-прежнему будем идти вместе, в одной упряжке. Но — порознь.

Анхайра сманила таинственная тропа Старшей расы, и какой-то частью своей души я его понимала. Я почувствовала притягательную силу образа мыслей хорингов, когда разговаривала с умирающим Винором. С хорингом, которому я — в теле карсы — нанесла смертельные раны. И я же стала доброй динной-хранительницей для его ушедшей в вечную Тьму души. Тем самым я тоже отчасти разделила путь хорингов. Хотя и в гораздо меньшей степени, чем решил это сделать Одинец.

Видно, такова уж природа оборотней — встречая кого-то, проникаться его мыслями. А, может, это свойственно любому живому существу?

Я покачала головой и потянулась к брошенной на камень одежде. Чем ближе к У-Наринне, тем больше вопросов у меня появляется. Если так пойдёт и дальше, то в моих мозгах не останется места для ответов. Надо бы, до того как задаваться следующими вопросами, прояснить уже существующие.

Ах, как легко и бездумно жилось мне всю жизнь среди людей! Я принимала всё происходящее в мире, как непреложный закон. И очень редко задумывалась над причинами и целями. Самые серьёзные из вопросов, над которыми мне случалось размышлять в прошлой жизни, вызывали у меня теперь лишь снисходительную улыбку.

Я наклонилась за сапогами, лежащими рядом с камнем. И замерла.

Потому что камень не был обычным валуном. На его отшлифованном боку сверкал яркими красками живой рисунок хорингов. Так вот как выглядит второй Знак! Вчера я его не разглядела. Зато Одинец, надо полагать, разглядел — иначе бы наша одежда не оказалась именно здесь.

Я всмотрелась в рисунок.

А в следующий миг я почувствовала себя там, внутри картины.

На главной площади богатого восточного города Хадаса.

Я сразу узнала фонтан в виде двуглавого удава, из разинутых пастей которого струйками сбегала вода. Только я не слышала ни журчания, ни плеска — картина была беззвучной.

Вода искрилась в лучах заходящего Четтана. Здесь был вечер красного дня. Я огляделась, ожидая увидеть праздных горожан, собравшихся ко дворцу правителя на церемонию смены караула. У хадасского правителя было две сотни дворцовой гвардии — Красная и Синяя, и смена гвардейцев на пересвете отличалась особой пышностью.

Однако я с удивлением заметила, что площадь почти пуста. А немногочисленные прохожие не были похожи на зевак. Они явно спешили каждый по своим делам, и вид у них был испуганный.

Тьма! Что стряслось в прославленном Хадасе? Междуусобица? Или — страшно сказать — моровое поветрие?

Я нахмурилась, пытаясь понять. И картинка словно бы отдалилась от меня. Теперь я как будто парила в воздухе над городом, озирая его с высоты птичьего полёта. Мне открылись запутанные узкие улочки, просторные площади и тесные перекрёстки, плоские крыши домов с садами и беседками. На дне дворов и в руслах улиц уже залегли глубокие тени. Четтан бросал прощальные косые лучи на каменный дворец правителя, на окружающую его зубчатую стену, на высокую — вдвое выше айетотской — Неспящую башню.

Что я вижу на живом рисунке? Настоящий Хадас? Или рисунок лжёт мне, показывая лишь моё представление о городе?

Солнце скрылось за горизонтом. Тьма накрыла город чёрным крылом, и россыпью жемчуга засияли звёзды.

В тот самый миг, когда угас последний красный луч, картина подо мной взорвалась звуками.