Идущие в ночь

Странное дело: хотя прошло уже пять кругов с тех пор, как Унди ушёл во Тьму, мне до сих пор толком не верится, что его нет. Всё кажется, что он отправился бродяжить, как это с ним нередко случалось. Да, ушёл — но непременно вернётся. Вот только из Тьмы не возвращаются…

Толстая тётка выплыла из кухни, неся мне на блюде ещё одного гуся. Но у меня вдруг пропало всякое желание есть.

Тьма и демоны! Осторожнее надо с воспоминаниями, осторожнее. Я вот оплошала, задержалась рядом с одним из запертых ларцов своей памяти — а ларчик, оказывается, был заперт ненадёжно. Взял, да и открылся.

Я закрыла глаза. Я стиснула веки, пытаясь затолкать обратно непрошенные слёзы. Вулх, почуяв, что мне горько и больно, встревоженно лизнул моё запястье горячим языком.

— Понимаешь, Одинец, — хрипло сказала я, — жил в доме у Беша старый забулдыга Унди. И очень, понимаешь, он был хороший человек. Даже не знаю, откуда у него враги нашлись. Если бы я знала, что его могут убить, Одинец, я бы его не отпустила. Понимаешь?

Кажется, вулх понимал. Да и кому понять оборотня, как не другому такому же? Я проглотила остаток слёз. Слёзы были жгуче-горькими, невкусными. Как тогда, в день смерти Унди.

Это был жаркий четтанский день. До праздника красного урожая оставалось всего два дня, и айетотский люд готовился к торжествам. В доме Беша тоже было оживлённо. Бешевы ребята собирались успеть на празднике всё сразу — и подраться в своё удовольствие, и по девкам пройтись, и самогона выпить, и побольше денег отъять у гуляющих горожан в свою пользу.

Я забралась на крышу, пинками согнав с удобного места двух разнежившихся котов, и лениво наблюдала за суетой во дворе. Мне было наплевать на праздник урожая. Я тогда ещё не пила вина, не гуляла с парнями… и даже Карса, не говоря уж обо мне, ещё не убила ни одного человека. Я была глупой девчонкой, и мне было наплевать на всё то, что составляет содержание взрослой жизни. И я не знала, что последний день моей счастливой беззаботности уже настал.

Скользя взглядом по пыльным крышам соседних домов, я вдруг краем глаза заметила движение на улице, у наших ворот. Я ещё успела подумать — странно, улица только что была пуста, откуда же взялся человек перед воротами? Даже если бы он с неба свалился, я бы со своей крыши заметила.

Мысль промелькнула и исчезла, потому что в следующий миг я уже катилась кубарем по чердачной лестнице.

Я вихрем промчалась через двор и распахнула ворота.

Он уже не пытался привалиться к деревянной калитке. Он лежал на земле, и пыль под его головой медленно чернела, напитываясь кровью. Красная кровь текла у него из-под опущенных век, а над нашими головами безжалостно пылало жаркое небо четтанского дня.

— Унди… — выдохнула я, опускаясь в горячую пыль и осторожно приподнимая его голову. — Как же ты, Унди? Ну ничего, я сейчас… Унди? Ты меня слышишь? Унди!!!

Его губы с видимым усилием шевельнулись, но слов я не расслышала. Глотая жгуче-горькие слёзы, я склонилась к единственному человеку, который был мне дорог под солнцами.

— Иль… — сказал Унди и замолк. Потом судорожно вздохнул и добавил: — Гор.

Слипшиеся от крови ресницы дрогнули в последний раз. Губы расслабились, рот приоткрылся, и лицо Унди вдруг стало чужим до неузнаваемости. Я вздрогнула. Струйка крови сбежала по щеке Унди и обожгла мне запястье.

Хлопнули створки ворот. Кто-то из людей Беша выглянул посмотреть, что происходит, и почему так тихо. И сразу стало громко. Несколько самых расторопных бросились в разные концы улицы — нагнать убийцу, который посмел напасть на человека Беша у самого бешевского логова. Я понимала, что смерть Унди их не слишком огорчила, что они рванулись разыскивать убийцу не столько из-за Унди, сколько потому, что тот нарушил территорию шайки — и всё равно чуть не побежала вместе с ними.

Но я ещё с крыши видела, что улица была пуста от перекрёстка до перекрёстка. Умирающий Унди появился словно бы ниоткуда у самых ворот. А его убийца не появлялся вовсе. И это было странно, чудовищно, непонятно — но мне было слишком больно, чтобы я могла ещё и удивляться. Или пугаться. Или пытаться понять.

Я словно приклеилась к столбу, не в силах сделать даже шаг в сторону. Меня отодвинули с дороги, как неживой предмет. Бездыханное тело Унди затащили во двор, прибежала старая повариха Фонья и заголосила над телом, на её вопли откликнулись собаки — и наши, и соседские…

А я, когда наконец смогла шевелиться, убрела прочь, чтобы ничего этого не видеть. Всё случилось так быстро — так быстро, так непонятно и так непоправимо. Я не могла поверить, что Унди больше нет. Я шла, спотыкалась, оборачивалась, смотрела на неровную цепочку своих следов в пыли и бессмысленно повторяла «Как же так? Ну как же так?» Мне хотелось идти, не останавливаясь, пока хватит сил — чтобы моя безнадёжная боль устала брести следом и осталась позади. Мне хотелось не думать, не чувствовать, не существовать в этом глупом и несправедливом мире, где можно вот так запросто потерять человека.

Навсегда потерять. Насовсем.