Идущие

А эта подошла к ним, тогда сидящим на скамейке и хрустящим яблоками, и Лучик — ещё не Лучик, а одна из многих безымянных — сказала ему: «Угрюмая рыжая, которая здесь всегда читает книгу. Сейчас будет нас гнать». Но рыжая буркнула только: «Подвиньтесь», села с краю и действительно раскрыла книгу, углубившись в текст, и на яблоко, которое Курт предложил ей, никак не отреагировала. Книжка была потрёпанная, толстая и на вид очень старая, старинная, гораздо старше шелестящей листьями у них над головой кряжистой большой яблони и их всех троих, вместе взятых, рыжеволосая была на вид очень замкнутая и колючая, лицо у неё было острое, треугольное, пальцы, которыми она сжимала вытертую, выполненную, похоже, из кожи обложку, были бледные и изящные, а халат был ей велик. На соседей по скамейке она не смотрела, читала. «Всё читает и читает, по-моему, несколько раз уже перечитывает, — поделилась с Куртом Лучик. — Рыжая, почему она тебе так нравится?» «Отвали, сопля», — ответствовала та. Курт заметил, что это невежливо. Рыжая фыркнула и сказала, что мнением всяких посторонних жердей не интересуется, при этом словно бы опровержением своей невежливости обращаясь к нему на «вы», что звучало как явная издёвка. Курт не хотел ссориться и потому стал искать, на что бы перевести разговор, но на глаза ему попадалась одна только книга, и он мельком заглянул в неё, и тут же удивился: книга была на незнакомом ему языке.

«Вот же, какие закорючки и палочки, — с уважением произнёс он. — И вы всё это понимаете?»

«Естественно, — мрачно откликнулась рыжая. — Но я не вижу здесь причин для удивления, потому что понимать должны и вы».

«Почему это?»

«По кочану, — огрызнулась рыжая. — Раз здесь сидите, значит, один из нас».

Курт снова решил проигнорировать грубость.

«А кто вы?»

Вместо ответа рыжая сунула книгу ему под нос, не выпуская, впрочем, при этом из рук. «Читайте», — холодно сказала она.

Некоторое время Курт глядел, часто помаргивая, как человек, уставший от ношения очков, мял в пальцах яблочный огрызок и, несмотря на то, что якобы был должен понять, не понимал ничего. Чернильные — рукописные, он увидел — загогулины казались ему такой же терра инкогнита, как какие-нибудь глиняные таблички. Ему вдруг захотелось шутить.

«Не умею я такое читать, — сказал он. — Для этого, наверное, надо иметь другой цвет волос».

«В смысле?» — подозрительно спросила рыжая.

«Ну, как у вас, такого цвета… В средние века ведь бытовало мнение, что рыжеволосые все — колдуны».

«Чушь собачья», — решительно ответила рыжая, и тут же с открытой страницей, на которую Курт всё так же прилежно пялился, внезапно начало что-то происходить. Нет, буквы не менялись и не переползали с места на место и даже не мутировали в родной для Курта язык — просто будто бы сбрасывали некий покров, вылезали из панциря, как вскрываемая ножом солдатская консервная банка без этикетки, этакий неизвестный, пока не откроешь, сюрприз, — мясо там или фасоль прячется, так-то чёрт его разберёшь, потому что то ли на заводе так криво этикетку приклеили, что она, пока консервы везли, оторвалась, то ли кто-то зачем-то содрал — и обнажали понятное и знакомое нутро. Курт ошеломлённо покачал головой.

«Прочитай, — попросила Лучик, — то, на что упал глаз. Есть такое гадание на строчках книг, знаешь?»

Курт не знал, но послушно прочёл первое, за что зацепился взглядом.

«В город ведёт одна-единственная дорога. Где-то у самых его границ она пропадает в траве, и так получается, что из города не ведёт ни одной».

Рыжеволосая заложила страницу закладкой.

«Прямо как про нашу прореху, — непонятно сказала она. — Другое дело, что внутри никто не был и не знает, есть ли там какие-нибудь дороги. Погадали? Молодцы. Всё, хватит глаза таращить».

«Что за прореха? — тупо произнёс Курт. — И как это я…?»

«Магия, — без улыбки ответила рыжая. — Вы, видимо, тоже рыжеволосый, только крашеный. Но на самом деле — просто способность. Вы теперь все существующие языки понимаете. И говорите на них. Как сейчас».

«Мне казалось, что я говорю на своём языке, — осторожно заметил Курт. — Казалось, что это вы…»

Он запнулся и обмер. Лучик ведь никак не могла знать его родной язык. Он это видел — тогда. Но отчего-то он сходу понял всё, что она говорила ему про яблоню и дальше.

«Ключевое слово здесь — „казалось“, — рыжая закрыла книгу. — Мне тоже поначалу много что казалось. А вот ты, мелкая, по-твоему, на каком языке разговариваешь?»

Но Лучик не успела ей ответить, потому что Курта вдруг понесло — будто прорвался кран. Он, две недели молчавший, еле-еле способный на то, что вытащить из себя «да», «нет», «не знаю» и «не помню», уже не просто шагнул, помчался — гримасничая, жестикулируя, хлопая себя по коленкам, чуть ли не подскакивая.