Идущий

Цепь вновь ослабла — в дом вошёл тот, кто вёл мальчика. Дини сделал вперёд ещё пару шагов.

В доме находился лишь один человек — молодая женщина лет двадцати пяти. Остальных членов её семьи либо убили, либо просто изгнали. И она осталась одна, без малейшей надежды, без поддержки. Просто лежала на кровати — даже когда силы ещё были, её не выпустили из дома гвардейцы. После того, как приходил полный человек, по виду богатый лекарь, потоптался с сумрачным лицом и, ничего существенного не сделав ей, ушёл, она поняла, что обречена. Возможно, поэтому её и не выпускали из дому. В самом деле, куда ей идти? Уж если умирать, то хоть в собственном доме.

Дини подошёл ближе. Он ощутил, как нечто концентрируется вокруг женщины, уплотняется, как невидимый дым, пространство которого вдруг начало сжиматься. Женщина, казалось, высыхала изнутри. Кожа сухая, без малейших повреждений, но она опадала, словно плоть под ней таяла. Она то ли дремала, то ли лежала с закрытыми глазами, но стоило цепи, что держала мальчика за левую ногу, один раз тихонечко звякнуть, женщина открыла глаза и посмотрела на ребёнка.

Она ничего не сказала, вообще никак не отреагировала внешне, но Дини почувствовал, у неё вспыхнула надежда. Может, она наслышана о мальчике, идущем через Все Заселённые Земли, может, догадалась, что, раз незнакомого ребёнка пропустили к ней, в этом должен быть смысл.

Дини опустился на колени перед кроватью, на которой лежала женщина. Цепь снова звякнула. Женщине стало неудобно смотреть на мальчика, нужно было слишком сильно косить глазами, и она направила взгляд в потолок. После чего беззвучно заплакала. По–видимому, это вызвало у неё боль, и она заставила себя замереть, закрыла глаза.

Так даже лучше для Дини, её взгляд не отвлечёт. Мальчик помедлил, ощущая, как концентрация неистовства чего–то невидимого, крепнет и крепнет, после чего потянулся к телу женщины ладонями вперёд. Как делал это уже не раз.

Руки не достигли женщины. Казалось, её тело удаляется одновременно с движением Дини. Мгновение в душе свирепствовал страх, родивший сверхбыстрый образ, как Дини тянется и тянется к больному, но никак не может его достать. Мальчик, протестуя, подался вперёд всем телом, и его ладони, наконец, ощутили тело женщины. Кожа прохладная, как будто остывает с каждой минутой. В общем, так оно и было.

Налаживая контакт с больной плотью, Дини приложил руки поудобней. И тут же отдёрнул их. Казалось, в его кожу впились горячие угли. Это было тем более странно, что кожа женщины не только не была горячей, её даже нельзя было бы назвать тёплой. Мальчик решил, что ему показалось, и снова приложил руки.

Тот же результат. Он не ошибся. Ему было по–настоящему больно. Похоже, та живая сущность, что поразила женщину, отгоняла Дини. Отгоняла таким способом, доставляя ему боль.

Мальчику захотелось плакать. Он едва сдержался. Возможно, из–за стыда перед женщиной. Впервые он не мог помочь больному, и этот удар был гораздо серьёзнее, нежели ноющие от невидимого ожога руки. Он не удержит руки достаточно долго, чтобы освободить человеческое тело от болезни. Может, минуту, несмотря на обжигающую боль, он и выдержит, но не больше.

Сладковато–горький запах, подобно союзнику болезни без названия, усилился, стал особенно резким, и мальчик почувствовал тошноту. Он слегка отпрянул, оглянулся, думая, что не может позволить себе, чтобы его вырвало прямо здесь, в чужом доме, пусть даже хозяйке уже всё равно, и она умирает.

За спиной стоял гвардеец. Тот самый, что уже дважды схватил его в Антонии. Он держал цепь, что тянулась от левой ноги мальчика. Дини совсем забыл о нём. Тошнота на момент его оставила, её место занял страх, не до конца смытый с души, как застарелая грязь со ступней. Дини хотел попросить вывести его наружу, хотя бы на минуту, чтобы он вдохнул свежий воздух и, самое важное, не напачкал в чужом доме, но глаза воина, пусть в них и затаился несвойственный ему страх, убеждали, что мальчика отсюда не выпустят, упрашивай, не упрашивай.

Дини снова повернулся к женщине. Вернее отвернулся от гвардейца, не в силах смотреть на него. Желание плакать стало нестерпимым, почти как боль в обожженных руках. Голос, пришедший к мальчику, опередил поток слёз на считанные секунды. Это был голос его отца.

Твоя боль — такое же препятствие, как и стена, как и ров, пересекающий твою дорогу. Боль — всего лишь одно из препятствий. Препятствия — ничто, если знать, что их придумали люди, и что на самом деле их нет. Голос звучал так спокойно и уверенно, будто отец находился рядом, стоял за спиной, склонившись к уху своего сына.

Дини почувствовал, что страх отступает, исчезло желание дать волю слезам. Он успокоился. Снова сосредоточился на женщине, подался к ней. И приложил руки.

Горячее нечто щипнуло ладони своими неосязаемыми зубами, и мальчик хотел убрать руки, но заставил себя не двигаться. Боль стала совершенно нестерпимой.

Не думай о боли, шепнул голос. Её нет. Её нет. Она — обман, фальшь, придуманная для того, чтобы ввести тебя в заблуждение. И заставить сдаться. На полпути.