Идущий

Сказать, сколько мальчику лет, было сложно. Реальный возраст искажали худоба и одеяло, размывавшее и без того тщедушную фигурку. Хотя мать несколько минут назад натянула одеяло до самого подбородка, оно оказалось стянуто до пояса. У мальчика повышалась температура. Дини почему–то уже знал, что у сына хозяйки жар усиливался под вечер, под утро же температура сильно падала. Дини не смог бы объяснить, откуда взялось это знание, но сейчас он особо это и не анализировал. Его притянул вид ребёнка, погрузил в себя.

В свете нескольких свечей лицо казалось покрытым прозрачной шершавой плёнкой. Жар обильно усеял высокий лоб ребёнка матово поблёскивавшими капельками пота. Белки глаз испускали лихорадочный отблеск, струящийся, норовивший распространиться во тьме подобно пару. И во всём теле, в позе, в блеске глаз, даже в каплях потах читалась боль.

Дини, не отводя своего взгляда, нашёл руку мальчика. Та с неожиданной силой сомкнула пальцы челюстью некоего изголодавшегося существа. Ребёнок вцепился в Дини, как засасываемый трясиной. При этом он почти не шевелился, только рука. Боль цепко держала его в лежачем положении. Капли пота на лбу уплотнились. Казалось, лоб усеяли крошкой битого стекла.

Он обречён, шелохнулось в сознании Дини посторонним, пришедшим извне голосом. Обречён и знает об этом. Мать не смогла бы скрыть это от него, к тому же дети в большинстве своём обладают сильно развитой интуицией, когда речь идёт о линии, очерчивающей территорию их собственной жизни. Вряд ли женщина могла позволить себе вызвать лекаря из ближайшего города, медицина нынче — удел богатых. Знахари, берущие по минимуму, иногда, если совсем с бедных, вообще ничего, есть далеко не в каждой деревне, к тому же они — всего лишь простые смертные и не могут творить чудеса. Сейчас ведь развелось столько болезней. Некоторые поначалу не опасны, скрывают собственную сущность, и уже после, когда становится слишком поздно, выплёскивают себя чёрным убийственным потоком. Болезни — бич последних десятилетий, по–своему они гораздо опаснее недостатка продуктов питания, многочисленных банд, произвола баронов.

Дини с нежностью, переплетённой с сильнейшей тоской, смотрел на мальчика, ощущая в голове странную суматоху, как если бы он должен был и мог поскорее придумать какой–то спасительный выход.

Между лопаток возникло покалывание, похожее на покалывание в ноге, если её отсидеть. Мириады иголочек вонзались в кожу, рождая сеточку легко переносимой боли. Покалывание распространилось на шею и затылок. Дини чувствовал волнение стоящей за его спиной женщины, он буквально осязал, как она хочет сказать, что её сын умирает, что пусть он поспит, и мальчику, созерцающему его так долго, лучше отойти и тоже попытаться заснуть.

Вместо этого женщина шагнула к сыну, отерла ладонью пот с лица. И снова отступила.

Дини опустился на колени рядом с больным, будто прозвучал неосязаемый сигнал, призывающий к дальнейшим действиям. Ребёнок, в глазах которого мелькнуло удивление с крупицами надежды, ослабил хватку, и Дини высвободил руку. Подушечками пальцев он коснулся тела ребёнка, медленно, осторожно. Даже сквозь тонкую, пропитанную потом ткань рубашки Дини почувствовал, какая горячая кожа на груди мальчика.

Пальцы медленно спустились ниже, к животу ребёнка. Глаза больного расширились, дыхание застыло, как существо, притворившееся мёртвым. Дини испытал странное ощущение: ребёнок, поедавший его взглядом, удалялся и одновременно Дини погружался в него. Он не знал, что именно делает, он как будто отдался течению невидимой реки, и его несло, несло. Покалывание, слегка ужесточившееся, уже рождавшее ощущение припекающих солнечных лучей, завладело им полностью, погружая в некий транс. Дальнейшее Дини воспринимал отстранённо, казалось, он смотрел на происходящее со стороны, и ребёнком занимался вовсе ни он.

Теперь рука ощупывала тело более требовательно, тщательнее. Она опустилась ещё ниже, к паху. Здесь пальцы нащупали опухоль, она вздулась так, что не вмещалась в руку. Дини не заметил её сразу только потому, что живот мальчика прикрывало одеяло. На ощупь образование было мягким, таким же горячим, влажным, как и всё тело, но даже с такой маскировкой оно не могло скрыть свою инородность.

Именно эта опухоль грозила убить ребёнка, она посылала во все органы тела стрелы боли, и ей даже не надо было расти до невероятных пределов. Опухоль закончила рост, теперь она просто высасывала жизненные силы, беспощадно, с монотонностью запущенного механизма.

Дини накрыл ладошкой этот бугор чуждой плоти, мягко, почти с нежностью, как предмет, принадлежащий сейчас другому, но который он бы хотел забрать с собой.

Женщина прижала руки к груди и созерцала происходящее широко распахнутыми глазами.

Дини почувствовал, как покалывание потоком крохотных насекомых переходит в левое плечо, в руку, в ладонь. Концентрируется в ней, рождает ощущение руки, опущенной в горячее тесто, правда, с очень–очень притупленной болью, почти отсутствующей.

Продолжая держать руку на мерзком образовании, Дини закрыл глаза.

4