Идущий

Монах прошмыгнул мимо охранников к обочине. Послышались ехидные смешки. Всадник тем временем приближался, и Драго спешил всерьёз, только по иной причине.

— Ждать не будем, — самоуверенно повторил один из охранников.

Драго сошёл в лес. Всадник поравняется с ним прежде, чем процессия скроется за поворотом. Монах побежал, сокращая расстояние до следующего поворота. Остановился, привёл дыхание в норму, выглянул. Всадник медленно приближался, но повозок уже не было видно. С обеих сторон по дороге находились люди, но они, казалось, смотрели себе под ноги и были заняты исключительно собой, вряд ли они видели что–нибудь дальше, чем за пятьдесят метров.

Это вполне устраивало талха.

Когда всадник практически поравнялся с тем местом, где затаился Драго, монах решил, что может и не выходить на дорогу. Слишком уж медленно ехал всадник, чем и облегчил задачу нападающему. Драго опустился на одно колено, размотал хлыст и, выждав секунду–другую, взмахнул им, будто бросил в соперника гадюку.

Конец хлыста обмотал лошадь за шею. Животное остановилось, и монах рывком развернул его на себя. Всадник, растерянный, не ждавший подобного поблизости от Антонии, ошеломлённо взирал на хлыст, ничего не предпринимая. Казалось, он воспринимал натянувшийся хлыст как нечто самостоятельное, он так и не взглянул в заросли, где кто–то должен был бы держать рукоять хлыста. Драго чуть отпустил хлыст, чтобы не придавить лошадь, и та глухо заржала. И снова потянул хлыст на себя, заставив животное сойти с дороги.

Всадник, полный и холёный, наконец–то, опомнился. Он выхватил меч, взмахнул им, намереваясь перерубить хлыст, но Драго его опередил. Монах убрал хлыст неуловимым движением, и меч распорол пустоту. Драго тут же взмахнул правой рукой снова, и хлыст, обмотав кисть всадника, сорвал его с лошади. Животное снова заржало, затопталось на месте, не зная, припуститься ли вскачь или нет.

Всадник, падая, приземлился неудачно и сломал руку. Он ещё не почувствовал боли, отвлечённый происходящим, он лишь смотрел на меч, отлетевший в сторону, монах быстрее его заметил торчащую под неестественным углом руку. Тем лучше, мелькнула у Драго мысль. Оставлять в живых этого человека неразумно, с рукой же, скорее всего, он станет калекой, и сам не раз с сожалением подумает, почему его в тот день не прибили.

Ногой Драго прижал человека к земле и вонзил кинжал в левую сторону груди.

Горожанин умер, так и не успев рассмотреть своего убийцу, не успев понять, что произошло. Его конь нервно переминался с ноги на ногу, раздувал ноздри и боязливо косился одним глазом на человека с кинжалом.

Драго отёр кинжал об одежду всадника, спрятал его под плащом и посмотрел на коня.

— Иди же ко мне, — монах придал голосу ласковые интонации. — Теперь я твой хозяин.

3

Дини засыпал. При этом он не осознавал, что вот–вот провалится в колыхавшуюся массу сна.

Это показалось бы ему немыслимым, имей мальчик возможность, проанализировать ситуацию на свежую голову. В подвале явно присутствовало нечто, и, скорее всего, это нечто не являлось летучей мышью. Значит, оно наверняка представляло опасность. Дини слышал шорох, означавший, что кто–то пробрался в подвал, но повторного шороха, по которому можно было бы судить, что этот кто–то убрался восвояси, не случилось.

В этой ситуации мальчик, казалось, был обречён сидеть, замерев от ужаса и твёрдого, как гранит, мрака, сколь угодно долго. Сидеть даже при сильной потребности во сне. На самом деле всё оказалось иначе.

Тишина убаюкивала, тьма лишь усиливала этот эффект, и мальчик начал клевать носом. Сказывалось то, что Дини всё–таки был измотан. Забытьё же, подаренное уродливым похитителем, было искусственным и только ухудшило состояние. Размягчённое воображение нарисовало пустой подвал, убрало всё лишнее и неизвестное, осветило все невидимые углы. Ничего, представлявшего непосредственную опасность, не осталось, и это было самым веским козырем.

Физическая потребность легла на ребёнка мягкой, давящей массой, и, чтобы не чувствовать дискомфорт, можно было лишь поддаться, принять её правила, раствориться с ней.

На фоне тьмы, кое–как разбавленной далёкими ирреальными отверстиями, испускавшими хрупкие, короткие иглы света, замелькали лица и образы. Вперемежку с полом подвала Дини видел лица людей, знакомые и, в большинстве, незнакомые. Они то приближались, то удалялись. Казалось, эту карусель сопровождала едва уловимая грустная мелодия, она моментами пропадала, возникала вновь, и мальчик непроизвольно напрягал слух, пытаясь представить её полностью. Он так на ней сосредоточился, что перестал различать лица, плавающие в скользком полумраке дрёмы, как воздушные шарики. Они расплывались всё сильнее, почти незаметно, но непреклонно. В некотором смысле у мальчика остался один только слух, остальные чувства законсервировались.

Этот обострившийся слух одновременно с мелодией уловил лёгкие, бесплотные хлопки. В своём крепнущем сне Дини попытался рассмотреть источник этих звуков, но ничего не увидел.

Хлопки исчезли. Полумрак дрёмы уплотнился.