Идущий к свету

Павел Ильич обвел руками компьютер, сканер, копировальную машину и направил ладонь на старика. Тот поклонился благодарно, но, вздохнув, выразил свое недоумение и неосведомленность в этой технике. Павел Ильич указал ему на несколько толстеньких брошюр с инструкциями. Старик согласно кивнул. Затем Павел Ильич вынул из-под койки "дипломат” и открыл его. "Дипломат” был заполнен пачками денег по сотне стодолларовых купюр каждая. Глаза старика выразили что-то похожее на ужас, но Павел Ильич подозвал его к окну и повелительным жестом указал на трапезную. Старик кивнул и вопросительно указал перстом на облупившиеся стены и полуразрушенную колокольню. Павел Ильич не согласился, снова махнул рукой в сторону трапезной и пристально посмотрел на старика. Тот покорно кивнул и, сделав шаг к Павлу Ильичу, прижался к его груди. Почему-то ему очень не хотелось, чтобы этот человек, гость, пробывший в монастыре чуть более года, уходил. Но сегодня умер бедный мальчик, с которым он пришел и за которым ухаживал, как за родным сыном, его старинные рукописи куда-то исчезли, и старик понимал, что гость уходит насовсем и вряд ли появится здесь еще когда-нибудь.

Павел Ильич с явным пренебрежением отнесся к процедуре погребения. Не дожидаясь следующего дня, он переоделся в джинсы, плотную хлопчатобумажную рубаху с короткими рукавами, собрал свои довольно длинные каштановые с проседью волосы в хвостик аптечной резинкой и отправился в путь. У ворот он обернулся к провожавшим его монахам, помахал им рукой и, пристроив поудобнее на плече свою объемистую сумку, двинулся к городскому автовокзалу. Со стороны этот коренастый бородатый человек с большим с залысиной лбом и седоватым хвостиком напоминал пожилого рок-музыканта, решившего вспомнить лихую юность и попутешествовать автостопом.

На автовокзале Павла Ильича вначале ждало разочарование: единственный вечерний рейс на Вологду был отменен в связи с отсутствием пассажиров. Кроме Павла Ильича ехать собиралась только одна девушка лет двадцати, которой тоже надо было в Москву. Об отмене автобуса им весьма нелюбезно сообщила женщина в окошке "Касса", причем ее почему-то в особенности прогневил хвостик Павла Ильича. Проокав себе под нос: "И ездют-то не пойми кто, то ли попы, то ли пидорасы, а мне тут сиди, со всякой поганью проезжей объясняйся!" она захлопнула окошко, закрыла будку и ушла.

Но не прошло и минуты, как к остановке подкатил обшарпанный красный Икарус”, и водитель весело крикнул из окна:

- На Варшаву есть кто-нибудь?… Остановки по нужде в Вологде, Ярославле и Москве.

Павел Ильич и девушка подошли ко входу, и водитель открыл дверь.

- До Москвы возьмете? - спросил Павел Ильич.

- И мне туда же, - проговорила девушка.

Павел Ильич пропустил ее первой и сам вошел в салон.

- Двадцать гринов с носа, - как само собой разумеющееся, провозгласил водитель, захлопывая дверь.

Девушка вначале чуть было не рванула обратно к двери, но затем, обреченно махнув рукой, уселась на свободное место в первом ряду у правого окна. Соседнее кресло тоже пустовало, и Павел Ильич уселся на него, поставив свою объемистую дорожную сумку в проход.

- Вещички из прохода уберем и за проездик при посадочке уплотим! - вызывающе проокал водитель, выруливая с автовокзала. Девушка нервно полезла под сиденье за своей сумкой, но Павел Ильич остановил ее, протянув водителю пятидесятидолларовую ассигнацию.

- Не беспокойтесь, потом достанете.

Девушка невнятно пробормотала что-то вроде благодарности и сильнее вжалась в кресло; необходимой суммы у нее явно не было, но долг водителю ее и пугал и тяготил меньше, чем сложившаяся ситуация со странноватым пожилым незнакомцем.

Павел Ильич взял из прохода свою сумку и положил себе под ноги. Теперь он полулежал в кресле: так удобнее для дальней дороги.

- Сдачи-то у меня не отыщется покамест, - проговорил водитель, покрутив в промасленных пальцах зеленую бумажку. Павел Ильич сонно махнул рукой.

- Ладно, потом разберемся!

Деньги откочевали в нагрудный карман водительского пиджака, и Икарус”, выехав на трассу, пошел в разгон. Автобус был почти полон довольно веселыми и уже подвыпившими людьми. Это были "челноки", в основном, женщины, они ехали в Варшаву за люстрами. Одна из "челночниц", явно в подпитии, объясняла пожилому сменщику водителя идею этого бизнеса:

- Петрович! Ты пойми. Мы ж раньше как дураки в магазине по тридцатке люстры брали, а сдашь тут уже по сорок пять, ну по полтиннику, да дорога еще, какой навар? А тут Людка этого Яцека того… ну, шуры-муры, а это его люстры-то… Понял… Людка и говорит, что мы, дуры, что ль, совсем?! А? Понял, Петрович? Бабки, что ль, девать некуда? У него-то они по пятнашке на заводе-то, а завод-то маленький, смех один, ну что твой сарай. Ну ему-то это тоже, Яцеку в смысле, выгода… Он Людку-то за это все на руках носить готов…

Петрович, видимо, в первый раз отправляющийся на такое важное дело, да еще за границу, был само внимание.

- Нинка! А они хоть как разбираются-то? А? Люстры-то? А то как их ложить-то?