Идущий в Иерусалим

Во время службы отец Паисий преобразился. Из старшего друга, из добряка и умницы, но все-таки человека, он превратился в священнослужителя. Каждое слово и жест, каждый шаг несли сверхчеловеческое достоинство и весомость. Его взгляд опалял невидимым огнем. Каждое слово прожигало разум до дна и впечатывалось в самую глубину сознания, совершая там невидимый переворот. «О, служащий иеромонах — это сила», — подумал Вадим со страхом подходя к аналою, комкая потными пальцами исписанный лист бумаги.

После исповеди отец Паисий спросил Вадима:

— Готов ли ты потрудиться?

— Готов, батюшка.

— Господь простил тебе грехи. Но для их искоренения нужно еще поработать.

— Да! Да, я готов, — с излишней пылкостью ответил он.

— Тогда в течение месяца, — скучным тоном произнес священник, — будешь…

Батюшка назначил ему епитимию из поклонов и усиленной молитвы.

— Батюшка, а вы меня не очень пожалели? Мне кажется, этого мало — за гору моих преступлений.

— Начнешь отрабатывать, узнаешь, что такое «мало». Тысячу самовольных поклонов легче сделать, чем сорок по послушанию.

Запомнилось навсегда это необычное ощущение легкости и чистоты в душе! Вадим вышел из церкви… счастливым. Будто огромный мешок зловонной тяжести гнул к земле, вдавливал в землю и под землю — и вот обузы нет! Только пару часов назад он был бесправным рабом — и вот кандалы с грохотом рассыпались, и он впервые разогнулся и познал свободу. Свободу от греха. От прикованности к смерти, обреченности вечной погибели. Головокружительная, легкая, наполненная солнечным ветром свобода встретила его.

Вместе с ним ликовала погода: небо залило ярким солнечным светом поля и леса, теплый ветерок ласкал кожу, радуги — там и тут вспыхивали и плясали… Впрочем, может быть, это нежданные легкие слезы преломляли солнечный свет и дробили его на множество лучей: зеленых, синих, оранжевых…

Вместе с ним ликовала природа: птицы на разные голоса свистели, цвиркали и трещали; распаханная земля томно дышала хлебным паром; травы и цветы в бриллиантах росинок сверкали разноцветными переливами; радостно мычали коровы и блеяли овцы, мяукали кошки, заливисто лаяли собаки, квокали куры и пьяно орали на всю округу ошалелые петухи.

До глубокой ночи после Причастия Вадим читал Евангелие, Деяния апостолов, жития святых этого дня. Снова и снова вычитывал благодарственные молитвы. И если раньше для этого требовалось понуждение, то сейчас он ненасытно пил сладкий, освящающий нектар святоотеческих истин, испытывая умиление.

Вспомнились слова святого отшельника, написанные им в день Причастия. Старец сидел в своей убогой нищей келье, как в дивном райском саду. Он с удивлением разглядывал свои старческие грудь, руки, ноги, трогал лицо и лоб — и духовными очами видел, как невещественный огонь пронизывал его угасающее тело. Умирало тело, как семя в земле, политое живой водой, но прорастал дух его мощным деревом — в жизнь вечную.

Вадим также разглядывал в зеркало свое сияющее лицо, глаза, руки… Нет, он не видел огня, но это-то и удивляло: ведь он явственно чувствовал, как от сердца по всему телу растекалось тихое тепло, излучаясь куда-то дальше, в необозримую даль…

«Есть Оно! Есть Царство Небесное! Есть!..» — ликовал он.

Следующие дни освещались не только солнцем. Всё пронизывал свет, исходящий из Чаши, из которой, почерпнутая ложечкой, была ему излита на язык телесная ипостась Агнца, закланного за грехи всего мира. И продолжал светить и невидимо прорастать в теле и душе Христос, непостижимо существующий в каждой капельке Причастных Даров. Вадим пытался размышлять об этом, но понимал, что это бесполезно. Здесь разум человеческий беспомощен. Это постигается верой. Это постигается благодатным светом, живущим в тебе.

Следующие дни, как вспышками, озарялись откровениями. «Се бо истину возлюбил еси; безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми еси, — опытом проживал он. — Окропиши мя иссопом, и очищуся; омыеши мя, и паче снега убелюся.» Радостным согласием теперь отзывались в душе уже не раз читанные слова. Раньше он вдумывался в них, удивлялся, даже восхищался… Но сейчас слово-семя мощно прорастало из земли души и тянулось, как к солнцу — к Богу-Слову.

И не было в те дни у него врагов и неприятностей. Ничто не раздражало и не задевало. И все погружалось в исходящее от сердца сияющее тепло любви и покрывалось этим покровом, слетевшим с Небес.

«Есть Царство Небесное! Есть!..» — улыбался он.

Много чего потом случалось в его жизни — сладкого и горького — но тот невыразимый светлый покой ничто так и не смогло затмить. Да, он прикоснулся к Царствию Небесному. Он познал, что есть блаженство — пусть сильно растворенное земной темной мутью. Но если так светла любовь на земле, в грубом человеческом теле, то какова любовь там, где ничего не препятствует ее блаженному сиянию! Вот уже поистине, познавший это хоть раз, будет этим жить и к этому тянуться до последнего вздоха.

«Есть Царство Небесное!» — шептал он.