Иджим (сборник)

Орудует в забитой лотками будке Геннадий, мясистый, кучерявый мужичина, добродушный и нагловатый. Его знают все в Малой Кое, он одновременно и шофер, и продавец, три раза в неделю привозящий в село необходимый каждому хлебушек… Если уж такое дело – машина на пути, – Наталья Сергеевна решила прикупить буханку-другую. Есть вообще-то дома, но запас, как говорится, лишним не бывает…

Перед дверцей будки людской ручеек. Все уставились на Геннадия, в руках давно готовые деньги, пакеты, сумки. И каждый, дождавшись очереди, обязательно пожалуется:

– Вот весь день просидели здесь, прождали… Приезжал бы пораньше… ведь дома тоже дела…

В ответ Геннадий то ли шутя, то ли всерьез басит:

– Спасибо сказали б, что еще езжу! Задарма, считай, трястись к чертям на кулички… Машина вон, мля, рассыпается. А чего мне без нее? Новую-то хрен дадут. В скотники, что ль, наниматься?

– Ох, Гена, езди, езди, ради Христа. Как нам без хлеба?…

Поблизости от машины крутится ребятня, мечтая о булочках с повидлом, что имеются у дядь Гены в ассортименте товаров. Взрослые редко их покупают – «тут бы где на хлеб наскрести!» – а дядь Гена, бывает, выдаст на всю ораву пару штучек и веселится, глядя, как их делят, рвут из рук друг друга, ругаясь и чуть не дерясь.

Да, надо подкупить хлебушка – можно сухарей насушить. Действительно – все на волоске висит, может, больше и не появится здесь Геннадий, и как тогда… Муки есть у Натальи Сергеевны килограммов десять, но разве это надолго?

Протянула четырнадцать рублей:

– Две белого, пожалуйста, и две черного.

Пока Геннадий возился с лотками, пересчитала деньги в кошельке. После всех покупок, платы за автобусы от торговли осталось всего-то тридцать восемь рублей. А до пенсии – больше недели. Как только огурцы нарастут, надо будет опять в город; к тому же цветная капуста подходит, и она как раз сейчас на рынке в цене. Что ж делать, поедет. Опять весь день на ногах ради сотни рублей, которые тут же испарятся, потратятся на незаметные, но необходимые мелочи… А если в воскресенье дождь проливной, или жарища, или у мужа ухудшение (о самом плохом думать нельзя), или что с внуками… В общем, лучше уж не загадывать – как бог даст…

Сложила буханки в сумку, где утром был белокожий, длинный, натертый растительным маслом, чтоб блестел и выглядел пособлазнительней, кабачок (продать его, двухкилограммового, удалось за десяточку), пошла дальше. Навстречу – Татьяна Дмитриевна.

– Здравствуйте, моя дорогая!

– Добрый день, добрый день, Сергеевна!

Сразу как-то легче стало, потеплело и отмякло в груди… С этой женщиной у Натальи Сергеевны по-настоящему хорошие отношения. С одной, пожалуй, из всех жителей Малой Кои. Беды их подружили… До гибели Юры в основном здоровались только, фразами о погоде перебрасывались, о чем-то еще, что сразу же вылетало из памяти. Но вот когда с Юрой случилось, единственной, кто помог тогда, оказалась Татьяна Дмитриевна. И словом душевным, и делом – поддержала. Моталась по разным конторам с бумагами, поселила Наталью Сергеевну и ее мужа в городе у своей сестры, на похоронах что-то делала, поминки были на ее плечах. Мало что видела и соображала, конечно, в те дни Наталья Сергеевна, но все-таки заботу всегда почувствуешь.

Старая и такая верная истина: кто сам несладко живет, тот к чужому горю отзывчивей… У Татьяны Дмитриевны вся жизнь несладкая. Единственная дочь – дочери уже под сорок – с рождения очень больна психически. Почти все время ее держат в пансионате для неизлечимых; мать берет ее иногда – долго перед тем просит медицинских начальников, – но после какой-нибудь выходки (уровень развития у нее как у ребенка трех лет) приходится сдавать обратно врачам…

За чашкой чая посидеть, не спеша побеседовать удается редко – все дела, суета, заботы. Обычно встречаются вот так, посреди улицы, делятся новостями, жалуются, горюют, а потом, спохватившись, бегут дальше, куда кому надо.

– Как у вас? – осторожно спрашивает Татьяна Дмитриевна. – Как супруг?

– Все лежит, все лежит. – Наталья Сергеевна покачивает головой. – Уж, наверно, теперь к одному концу…

– Не надо так, ведь бывали случаи…

– Надеюсь, на это только и стоит надеяться. Что ж… Вот с рынка еду, – говорит Наталья Сергеевна более живым голосом. – Вроде расторговалась, а денег снова тридцать рублей. И не купила особенно ничего.

Татьяна Дмитриевна соглашается:

– Да, деньги летят сумасшедше. Тоже пенсии жду не дождусь. Настюшу взять хочу хоть на неделю. Лето кончается, а она там в четырех стенах, бедняжечка. Тут съездила к ней… Ох, худая, желтая вся, плачет, со мной просится домой…

– Конечно, родной дом есть родной дом. Все легче. – Но против воли вспоминается Наталье Сергеевне случай из прошлого лета: Насте вдруг разонравилось ее платье, и она при чужих людях – а это у магазина произошло – стала его снимать; Татьяна Дмитриевна бросилась к ней, но отлетела, получив от дочери локтем в грудь, парни загоготали; с трудом удалось завести ненормальную за калитку, успокоить.

– Вам-то дочь пишет? – спрашивает Татьяна Дмитриевна.