Иегуда Галеви – об изгнании и о себе

Шлёт луна в венце зелёном
Света дремлющего блики,

Бледным облаком объята

С жадной нежностью владыки.

Всё застыло. И лишь мирта

Оживляет мир великий,

В сладкой благостной истоме

Источая шорох тихий…[7]

Или другое стихотворение:

Чернилами ливней, рукой облаков,
Пером полыхающих молний

Рисует зима на бумаге садов

Лилово-пурпурные волны.

А людям такого не сотворить,

Равняясь красой с небесами,

Земля украшает наряды свои

Подобными звёздам цветами.[8]

Я вживался в звучание слов маминого любимого поэта, казалось, будто я написал некоторые из его стихов, ведь и у меня было ощущение своей избранности:

Я поэт, мне подвластен упрямец аруз[9]

,Я как арфа златая для бардов и муз!
Моя песнь – украшенье для царской короны,
Диадема на самый изысканный вкус.[10]

Всплывают в памяти стихи моего предшественника, они вдохновляют, вселяют надежду. Мы, из поколения в поколение передающие память о своей благословенной земле, со временем непременно окажемся там.

Древний корень Давида,
               надолго ль могильной плитой
Ты сокрыт под землёю,
               бесплодный, окутанный тьмой?

Внемли звукам весенним

               и к солнцу пробейся ростком.
Неужели навеки царю
               суждено быть рабом?[11]

С годами я присвоил, сроднился с философскими трудами ибн Гвироля, в частности с работой «Источник жизни»; с воззрениями о переходных моментах от Всевышнего к материальному миру. Меня с предшественником объединяет и стремление к запредельному Первоначалу – Единому, которое, ничуть не умаляясь, истекает – творит мир. При этом могущество Творца не отменяет свободы воли и ответственности человека.

Может быть, благодаря раннему знакомству со стихами поэта и мыслителя, именно его я выбрал своим проводником в поэзии и философии. Ибн Гвироль и никто другой даёт мне ощущение родственной связи. И это при том, что у нас совсем разная жизнь; он, в отличие от меня, рано осиротел, был низкорослым, неизлечимо больным, бедным и безнадёжно одиноким. Я же здоров, отец не жалеет денег на моё образование, и, судя по отражению в зеркале, не могу пожаловаться на отсутствие внешней привлекательности. И характеры у нас разные – он нетерпимый, раздражительный, я же легко схожусь с людьми, стараюсь устранить конфликтные ситуации. И как-то само собой получается, что случайные малознакомые люди рассказывают мне о себе самые что ни есть скрываемые от других подробности. Потом спохватываются: «Ой, что это я разоткровенничался». А если случаются проблемы в отношениях с кем-либо, стараюсь удержать гнев и не обругать обманувшего доверие человека. Иногда просто прощаю, в Вавилонском Талмуде сказано: «Тому, кто прощает ближнего, прощаются его грехи».

Главное, благодаря заботе отца всё своё время могу посвятить учёбе; у меня нет нужды зарабатывать деньги. В дальнейшем приобрету умение лечить людей, что обеспечит безбедную жизнь. В отличие от Шломо ибн Гвироля – моего духовного предшественника – не буду нуждаться в щедрости меценатов. Он, при всей своей бедности, не льстил богатым любителям поэзии, не превозносил их несуществующие достоинства.

Понять бы прихоти судьбы, почему был обделён столь необычный человек. Будь моя воля, взял бы часть его бед на себя хотя бы из почтения и благодарности за единомыслие. За основу своего миропонимания и учения о наличии запредельного Первоначала он взял Единого Творца вселенной. Мне также близко его объяснение происхождения нашего мира нисхождением – эманацией Единого, и понятен призыв восхождения души к своему Истоку. И конечно, в счастливые минуты вдохновения воображаю себя таким же боговдохновенным поэтом. Шломо ибн Гвироль писал о себе:

Тот я, кто, меч нацепив на бедро,
в рог протрубил, что принял зарок –
он не из тех, кто с пути своего
отвернёт, малодушия не поборов,
ибо мудрость звездой путеводной избрал,
юн когда ещё был и младобород,
что с того, что дел моих выжег сад –
вор времён, жёстче всех воров…[12]