Йеллоуфейс

Кто-то из волонтеров выставил подносы с китайской едой, которая под искусственным освещением смотрится такой жирной, что мне сводит живот. Я считала, что китайцы сами не жалуют свою выносную кулинарию. Или мне это просто внушала Афина своими восклицаниями, что в рот не возьмет ни кусочка, доставленного из жралок с названиями типа «Кунг-фу Кухня» или «Великая Стена № 1». («Ты же знаешь, что все это подделка! — горячилась она. — Эту жратву покупают только белые, которые в еде ничего не смыслят».) Пластиковыми щипцами я подцепляю вегетарианский яичный рулет, возможно, потому, что он здесь единственный не лоснится маслом, но крохотная бабулька за моим плечом настаивает, чтобы я непременно отведала вон ту курицу кунг пао и лапшу с кунжутом, и я позволяю ей нагрузить все это мне на тарелку, сама при этом перебарывая невольную отрыжку.

Сьюзен подводит меня к угловому столику и усаживает рядом со старичком, которого представляет как Джеймса Ли.

— Господин Ли с нетерпением ждал вашего выступления с того самого дня, как только о нем было объявлено, — говорит Сьюзен. — Он даже принес на подпись вашу книгу. С вами хотели сесть решительно все — я знаю, что Грейс не дала бы вам покоя насчет своей дочери и ее колледжа, — но я всем сказала твердое «нет».

Мистер Ли лучезарно улыбается и кивает. Лицо его такое смуглое и морщинистое, что напоминает грецкий орех, но глаза ярки и дружелюбны. Из сумки он достает «Последний фронт» в твердом переплете и протягивает его мне обеими руками.

— Подписать, можно?

«О боже, — думаю я. — Он очарователен».

— Мне подписать его лично вам? — мягко спрашиваю я.

Он мелко и часто кивает. Сложно сказать, понимает ли он мои слова, поэтому я смотрю на Сьюзен, которая тоже кивает в знак согласия.

«Мистеру Ли, — подписываю я. — Очень рада встрече с вами. С наилучшими пожеланиями — Джунипер Сонг».

— Дядя господина Ли был членом Китайского трудового корпуса, — сообщает мне Сьюзен.

Я изумленно моргаю.

— Да вы что! В самом деле?

— Потом он обосновался в Канаде, — говорит мистер Ли. Значит, он действительно понимает, о чем разговор. Английский у него медленный, с запинкой, но грамматика безукоризненна.

— В школе я рассказывал всем детям, что мой дядя воевал в Первую мировую войну. «Это же гордость! — думал я. — Мой дядя герой войны!» Но мне никто не верил. Все твердили, что китайцы в Первой мировой войне не участвовали.

Он тянется взять мои ладони, а я так этим поражена, что позволяю ему это сделать.

— Но вы знаете лучше. За что большое вам спасибо.

Его глаза влажно блестят.

— Спасибо, что рассказали всем эту историю.

У меня покалывает в носу и возникает внезапное желание разреветься. Сьюзен отдалилась поболтать за другим столиком, и только это дает мне смелости сказать этому старику:

— Мистер Ли, я не знаю. Честно, как на духу: не знаю, была ли я достойным человеком, чтобы поведать эту историю.

Он легонько сжимает мне ладони. Лицо у него такое доброе, что я чувствую себя премерзко.

— Ну а как же иначе, — говорит он. — Вы нам очень нужны. Мой английский не так хорош. А у вашего поколения английский очень хороший. И вы можете рассказывать людям нашу историю. Чтобы нас помнили. — Он решительно кивает. — Да. Чтобы нас обязательно помнили.

Он в последний раз сжимает мне руки и что-то ласково произносит по-китайски, из чего я, конечно, не понимаю ни слова.

Впервые с тех пор, как мной была отослана рукопись, я ощущаю жаркий наплыв стыда. Это не моя история, не мое наследие. Не мое сообщество. Я посторонняя, что купается в любви этих людей под ложным предлогом. Здесь, среди них, должна находиться Афина, сидеть и улыбаться вместе с ними, подписывать книги и слушать истории старших. Своих старших.

— Вы кушайте, кушайте! — призывно кивает мистер Ли на мою тарелку. — Вы, молодые, так много работаете. А кушаете совсем мало.

Меня мутит. Я не могу больше ни минуты оставаться среди этих людей. Мне нужно освободиться от их улыбок, их доброты.

— Простите меня, мистер Ли.

Я встаю и спешу через комнату.

— Мне нужно идти, — торопливо говорю я Сьюзен. — Мне, э-э… Я совсем забыла, что должна встретить маму в аэропорту.

Сейчас это оправдание звучит нелепейше — Сьюзен знает, что у меня нет машины, именно по этой причине ей и пришлось заезжать за мной на станцию. Но она, похоже, мне сочувствует:

— Конечно, конечно. Нельзя заставлять маму ждать. Сейчас, я только возьму свой ридикюль и отвезу вас к поезду.

— Нет, пожалуйста! Это очень бестактно с моей стороны. Я вызову такси…

— Ни в коем случае! Росслин — это ведь так далеко!

— Нет-нет, не нужно на меня отвлекаться, — сбивчиво выдыхаю я. — Вы еще даже не поужинали. Я прекрасно провела время, и было так приятно со всеми вами познакомиться, но я… э-э… Вам в самом деле лучше насладиться вашим вечером.