Иерархия Неба и Земли. Том V. Часть VI. Новая схема человека во Вселенной

В любом случае, говорит здравый смысл, начиная с яйцеклетки и до настоящего момента в моем физическом существовании не было настоящих разрывов. Все непрерывно меняется – так постоянно пламя, которое всегда остается собой, непрерывно превращаясь. Однако даже в этом можно усомниться. Никто не наблюдает за мной непрерывно, и уж, конечно, я сам не слежу за собой. Бертран Рассел[70] называет убеждение здравого смысла о постоянстве тел «дерзкой метафизической теорией; объекты присутствуют для чувств не постоянно, и можно сомневаться, существуют ли они, когда мы не видим и не ощущаем их». Разве мое постоянство – это не постоянство для наблюдателя, а какой наблюдатель станет утруждать себя такой задачей?

10. Психическое постоянство – память и цель

И даже если мое постоянство на одном или всех физических уровнях, вопреки сказанному, окажется фактом, этого факта будет недостаточно, чтобы установить ту историчность, или существование самости во времени, которую мне приписывает здравый смысл. Чтобы ее установить (говорит здравый смысл), обратимся к памяти. Некоторые прошлые переживания доступны и теперь, их можно оживить, обратив в опыт настоящего. Такая доступность опыта и его оживление составляют структуру самости во времени. Набор моих личных воспоминаний – возможно, важнейшая часть меня.

«Когда Пол и Питер просыпаются в одной кровати и осознают, что спали, каждый из них погружается в воспоминания и устанавливает связь только с одним из двух потоков мысли, которые приостановились на время сна». James, Textbook of Psychology, p. 158.

Но опять же, этот набор всегда находится в процессе смены, и многие воспоминания обрабатываются так быстро, что в принципе не регистрируются. Сравните крошечные островки памяти с огромным массивом забытых сведений. Считается, что когда я сплю, я вижу сновидения, но я редко запоминаю их; я помню себя не раньше возраста трех лет, и та малость, которую я помню, по большей части банальна и чудовищно неточна. На каждое событие, которое я помню, приходятся тысячи забытых. Когда обычная забывчивость уступает место патологической амнезии, и пациент теряет всякую сознательную связь со своим прошлым, возникает еще больше затруднений для самости. Может происходить разделение на две или более «личности», каждая из которых обладает уникальным для нее набором воспоминаний[71].

Но это еще не все. Если телепатия – это в какой-то степени нормальная человеческая способность (а в пользу этого убеждения говорит многое), то нужно пересмотреть представление об «отдельных сознаниях»[72]. По всей видимости, хотя я во многом закрыт для «собственного» опыта, я во многом открыт для «чужого» опыта, непосредственного вторжения, происходящего без моего согласия и (как правило) без моего ведома. Во-первых, я присутствую не целиком; во-вторых, не все, что присутствует – мое[73].

Здравый смысл предполагает, что забвение и даже вкрапления [чужого сознания] – вполне преодолимые трудности при условии наличия устойчивой цели, высшего предназначения, которое придает цельность жизни человека.

«Тот, кто лишен единой и постоянной общей цели в течение жизни, не может быть всегда одним и тем же человеком», – говорит Марк Аврелий[74]. Но где найти такую цель? Мои теперешние цели кардинально отличаются от юношеских, которые, в свою очередь, кардинально отличаются от мальчишеских, не говоря уже о целях младенца и плода, недоразвитого эмбриона и яйцеклетки. Даже на текущем этапе моего пути трудно сказать, какие задачи объединяют мое профессиональное «я» с моим домашним «я», мое политическое «я» с религиозным и художественным «я»; и какие элементы являются общими в калейдоскопе состояний ума. «Наши настроения не верят друг в друга»[75]. Стоит мне оказаться в других обстоятельствах, и я ощущаю себя «другим человеком»; я теряю свое «обычное, я“». Если же, по утверждению Уайтхеда[76], характер ума должен обладать некоторым сходством с каждым событием, которое он встречает», то мой характер – бескровен и призрачен, разбавлен настолько, что исчезает. Ибо у меня куда больше общего с моими друзьями в настоящем, чем с самим собой двадцатилетней давности. Даже так называемые базовые физические потребности и инстинкты не совершенно постоянны – взгляните, как солдат рискует жизнью, как аскет умерщвляет плоть, как самоубийство уничтожает жизнь. «Мы так привыкли считать свою прошлую самость своей, что нам стоило бы задуматься, насколько она бывает чужой». Мое собственное прошлое, вообще-то, так же несовместимо с моим настоящим, как мое настоящее – с настоящим другого… И мое прошлое не только бывает настолько чужим, что становится мне безразличным, я могу относиться к нему даже с чувством враждебности и ненависти»[77]