Иероним

Тронув поводья, медленным шагом я подъехал к жуткой куче. Темная жирная туча мух взвилась с буро-кровавого холма. Воронье пронзительным карканьем огласило пространство. Искалеченные тела лошадей и людей смешались в дьявольскую палитру.

Вот результат моего пребывания…

Конь, ощущая смрад смерти, недовольно пофыркивал, переминаясь под седлом.

Отогнав мрачные мысли, я промолвил:

– Поджигай… – Голос захрипел и предательски застрял в горле.

Роган, выбив кресалом искру, запалил факел. Огонь, потрескивая, вспыхнул на пропитанной пеньке. Оставив дымный темный масляный след, факел с шипением преодолел расстояние, упав в основание гигантского кострища. Напта вспыхнула, и синий огонек весело побежал по трупам, превращаясь в огненную реку. Жирные мухи искорками сгорали в разрастающемся пламени. Недовольно каркая, вороны взвились ввысь, спасаясь бегством от поднявшихся к небу жадных языков пламени. Жуткий костер тяжело вздохнул клубом маслянистого черного дыма.

– Сахиб милостив к врагам, удостаивая чести и лично отправляя их души к богам, не оставив скитаться на земле, – прошипел Роган.

Пламя сильнее взметнулось к небу, словно подтверждая слова темнокожего.

– Знатная тризна, – вздохнул Тюрик, – достойная храбрых воинов. О вашем милосердии сложат баллады.

Да, странное понятие о милосердии… Приказал изрубить и не брать пленных, а оказался не кровожадным и жестоким, а милосердным…

– Не станет воину чести в плену… Герцог проявил милость, сохранив малодушным честь и отправив к богам вместе со своим лордом. Нет для воина смерти достойнее, чем лежать на костре с братьями, а не стать кормом для птиц, белея костями в поле и скитаясь зимними ночами по просторам, – согласился Тюрик.

«Смотри, это дело рук твоих!» – бушевала совесть.

«Смотрю», – отвечал разум.

«Хорошо…» – тихо наслаждался в глубинах подсознания демон, вдыхая гарь мяса.

Резко дернув за поводья, я развернул закусившего удила коня и дал шпоры. Ветер мягким кулаком ударил в лицо, разгоняя по уголкам глаз брызнувшие слезы.

«Почему я?!!» – голосил мозг, а перед глазами стояла жуткая картина…

Сержанты, поняв команду, тронулись следом, и караван отправился в путь. Жаркий ветер хлестал коня, заставляя ронять белые хлопья пены, и, пожалев животное, я пустил его шагом. Слезы высохли, однако эмоции не думали утихать.

«Чувствуешь – значит, жив!» – пытался найти успокаивающие слова разум.

Вырвавшись далеко вперед, я отхлебнул порядочную порцию вина из бурдюка и оглянулся на растянувшуюся вереницу людей и повозок.

«Они верят в тебя!» – шептало сознание.

Бывшие пленники бодро шагали за повозками, бросая завистливые взгляды на всадников. Усталые воины покачивались в седлах, стойко перенося пылающий жар солнца. Горизонт заволакивал черный дым погребального костра.

«Вот и я бросил семя дедовщины в армию…» – пронеслась шальная мысль.

В моем мире дедовщина стала бичом, принимая угрожающие размеры армейского бедствия. Хотя зарождалась как один из элементов воспитания. Старые, мудрые воины передавали опыт молодым, воспитывая в юношах качества истинного солдата.

Не научившись подчиняться, не научишься командовать – гласила истина, написанная кровью павших из-за бездарных полководцев воинов.

Впоследствии, когда в войска во время одной из великих войн попали амнистированные заключенные, они испортили и извратили дедовщину, снабдив лагерными порядками и превратив ее из мудрого учителя в ночной кошмар новобранцев.

Зная историю, постараюсь избежать ошибок и сразу начну принимать меры.

Отогнав мрачные мысли, я подозвал Скорика. Работа – лучший лекарь от лишних дум.

Новоиспеченный командир ловил каждое мое слово, а на его измученном болью лице светилась гордость. Перебинтованная рука, привязанная к груди парня, не мешала воину стойко сидеть в седле, наоборот, приняв неожиданное назначение, юноша старался прямее держать спину. Заинтересовавшись нашим разговором, приблизились, заняв места по бокам, Тюрик и Трувор и принялись внимательно слушать.

Медленно разматывалась нить дороги, щедро политая лучами солнца. Во избежание массового унижения новобранцев я строго приказал Скорику следить за тем, чтобы желторотые выполняли исключительно его приказы, и запретил при размещении в лагере смешивать с гвардейцами. Желторотые должны жить отдельно, пока не дослужатся до звания воина, а после испытания – гвардейца, и тогда пополнят ряды правых и левых крыльев. Для новичков это должно стать мечтой. Жалованье им не положено, только питание и обеспечение. Пусть люди стремятся к развитию.

Обидевший желторотого гвардеец будет жестоко наказан – лишен почетного звания и отправлен на перевоспитание в отряд желторотых.

Сержанты внимательно слушали, и я не сомневался – на первом привале все будут знать волю герцога.

Усталость – последствие битвы тяжелым грузом легла на плечи, и лишь счастливое чувство первой победы над достойным противником помогало держаться в седле. Адольф ко мне с замечаниями не лез, составив компанию Цинне, управляющей телегой с ранеными.