Иерусалим

Меня разбудили около двух часов ночи; с юга, из густой темноты Самарии, уже пару минут доносился дальний, беспорядочный, непрекращающийся шелест выстрелов. Потом я услышал глухие взрывы гранат, похожие на кашель. Но к этому моменту все уже были на ногах. Впрочем, девица на армейском коммутаторе не смогла ничего мне объяснить, кроме того, что там, по всей видимости, шел бой; но это было понятно и без нее. Мы заняли позиции по периметру Зоара Бет и разбудили ешиботников. Потом по коммутатору я услышал, как вызывают группу поддержки; чуть позже совсем недалеко от нас прострекотали вертолеты. Бой стих. Я еще раз спросил, можем ли мы помочь в прочесывании местности, но получил отрицательный ответ; я знал, что они предпочитают это делать без участия мелких и разрозненных групп резервистов — тем более ночью. Через пару часов картина прояснилась. На маленькое поселение к западу от Зоара Бет, которое точно так же охраняли несколько резервистов, напали боевики, как кажется, из «Исламского джихада»[212]; они пробрались под прикрытием кустов, растущих вдоль гребня холма. Штурм был достаточно удачным; первым погиб часовой, стоявший на воротах; потом их командир, выбежавший первым. Было ли это результатом оплошности, или хорошей подготовки боевиков, или того и другого, было неясно, да в данный момент и не имело значения. Еще два солдата и один поселенец были ранены; но арабы отступили. Труп одного из них вскоре нашли; а группы поддержки и специальные части до утра прочесывали местность, но, впрочем, безуспешно.

— Интересно, почему они полезли туда, а не к нам, — задумчиво спросил один из нас — тот, что пытался писать роман про рабби Элишу, — там что, медом намазано?

В ответ я выругался.

Утро было нервным и беспорядочным, но к середине следующего дня суматоха улеглась; после бессонной ночи хотелось спать, и я вышел к ограде поселения — на ту сторону, где вчера шел бой. Его подробности, которые меня очень интересовали, были ясны еще не до конца. Я закурил, сел на камень. Было очень тихо; передо мной лежали бесконечные серые холмы, бледные, обесцвеченные солнцем, с белесыми пятнами и бурыми прожилками. Я поднялся и медленно пошел вдоль ограды небольшими шагами, пока мой взгляд не остановился снова на обрывке невидимой дороги, из пустоты в пустоту исчезающей среди холмов. «Неужели это и есть та самая дальняя дорога, — подумал я, — а этот караван — тот самый казенный дом?» «Но едва ли», — мрачно ответил я себе. Неожиданно стало слышно, как за моей спиной молятся ешиботники; я поднял серый треугольный камень и подбросил его на ладони. Когда стало смеркаться, сменил одного из часовых и отправил спать всех, кого смог. «Давай считать, — сказал я себе тогда, — что сегодня террористы уже не придут». Солнце уже давно исчезло в море, почти погасли огни дальней арабской деревни, и темнота Самарии, густая, вязкая и немного пугающая, подползала к самым ногам. Месяц был тонким, бледным и осенним, чуть белесым, бесформенным от невидимых облаков. Холод прикасался к коже сквозь ткань куртки, а где-то там, за моей спиной, лежал вечный город Иерусалим.

Мне на секунду пришло в голову, что возможно, в каком-то высшем и особом смысле, он и есть весь этот мир, как светящаяся капля соленой воды, в которой отражается океан. И все же, несмотря ни на что, подумал я, он сохраняет свою неизбывную инаковость, чуждость, недостижимость профанного; и чем ближе подходишь к этой невидимой, недоступной, несуществующей оси мира, тем рельефнее и острее обнажается его пустота. Было бы хорошо так думать. И высокие звезды горели над головой. Дети этого города, подумал я, и вот мы снова в сборе, как тогда; но сейчас почти все они спали; я оглянулся на старый караван за моей спиной. А вокруг лежали невидимые холмы Самарии, смертельные и торжественные. Мне стало одиноко, я позвал своего давнего друга, стоящего на другой стороне незаконного поселения Зоар Бет. Он ответил, и я вспомнил, что он уже третий день обещает рассказать мне о средневековой исповеди человека, который отправился искать реку Самбатион. Самбатион. «Да, — подумал я еще раз, — кто же мог знать, что эта встреча будет такой; что именно сюда, к полупустым караванам, сараю из листов рубероида, разбитому шлагбауму и жестяной будке посреди каменной пустыни, я так стремился? Но, с другой стороны, вот мы все здесь и в сборе, и за спиной лежит вечный город, погруженный в безумие, кровавый хаос истории и молчание».