Иерусалим правит

Естественно, я уважал его инкогнито и просто представил его Малкольму Квелчу как старого знакомого, еще с армейской службы на Дону. Извинившись и сказав, что приглашен на ужин, Най справился о миссис Корнелиус и был явно взволнован, узнав, что она тоже в Каире. Я говорил мало и осторожно. Майор настоял, что закажет нам еще по паре коктейлей (стюард после его появления стал гораздо благосклоннее), и добавил, что пришлет сообщение в мой отель. Мы встретимся снова, как только он разберется со своим поручением. Майор едва успел вернуться из Индии, как его отправили сюда, и он все еще оставался кем-то вроде новичка. Естественно, я понял, что он работает на правительство, и не расспрашивал о подробностях. Я заметил, что миссис Корнелиус будет рада узнать, что он в Каире. Майор, однако, словно бы не разделял моей уверенности.

Когда майор Най отправился по своим делам, Малкольм Квелч предложил еще раз посетить «Кривую дорожку». Я согласился вернуться с ним в клуб, но, поскольку все еще чувствовал себя неловко, подумал, что с радостью оставил бы его там, а сам отправился бы в экипаже в отель. Когда коляска со складным верхом под слабый, невнятный шум везла нас по прохладным полночным улицам Каира, Квелч бормотал, что его брат рассказывал о «некоторой склонности к la neige». Я с небольшим удивлением признал: у ценителя может выработаться вкус к определенным препаратам.

Я никак не ожидал, что этот довольно-таки чопорный человек использует жаргонное название наркотика. Профессор сказал мне, что он не одобряет кокаин и сам ни разу его не употреблял, зато стал неравнодушен к морфию, когда лежал после ранения в военной больнице Аддис-Абебы. Он сражался с самим Эль-оуренсом[387]. И офицерский чин получил по тем же причинам, что и Лоуренс, — из-за прекрасного знания обычаев и языка бедуинов. Лоуренс был великим человеком, который романтизировал свою жизнь до того, что поверил в легенду.

— Мне кажется, это довольно распространенное заблуждение. Он романтизирует и свою смерть, если выпадет случай. Вы, конечно, читали его книги.

Это сомнительное удовольствие мне еще только предстояло. Я полностью за секс. Но сексуальные излишества вместе с чрезмерным филосемитизмом, боюсь, не соответствуют моему старомодному вкусу[388]. А теперь, конечно, это — единая валюта телевидения! Не имея желания вспоминать о тех жарких, жестоких днях, я не пошел смотреть «биографический фильм»[389]. Некоторые более поздние произведения «Пустынного налетчика» посвящены Англии, но именно пустыня вдохновляла его по-настоящему. В глубине души он остался туберкулезным мальчиком-гомосексуалистом из центральных графств и умер, конечно, раньше, чем я прибыл в Англию. Или, по крайней мере, ходили разговоры о дорожном происшествии. В Мексике, я думаю. Возможно, он действительно хотел сохранить анонимность. Конечно, Малкольм Квелч утверждал, что у него был хорошо известный тип влечения — стараясь избегать эмоциональных связей, он занимался сексом только с безымянными партнерами.

— Но, в любом случае, чувства у него были довольно сильные.

Публикация ранних произведений Лоуренса о шахтерской жизни это доказала. Я не ханжа и всегда готов воздать должное даже самому непривычному искусству. Но все согласятся, что есть явные различия между указующим перстом истины и вульгаризацией простой порнографии!

«Кривая дорожка», теперь более знакомая, казалась уже не столь непривлекательной, особенно после того, как один из друзей Квелча предложил мне мундштук слоновой кости с goza — трубкой с охлажденным водой гашишем. Как правило, я с подозрением относился к наркотикам, но посчитал, что могу расслабиться в этой компании: несмотря на декадентские склонности, она была значительно более терпимой, радушной и культурной, чем общество, которым я недавно наслаждался в «Савое». Я купил немного первоклассного neige у симпатичной молодой женщины в синем шелковом платье «чарльстон»; ее модная стрижка под мальчика напоминала традиционные прически египетских мертвецов. Бледно-зеленая косметика усиливала впечатление, что служанка какого-то покойного царя взяла выходной, чтобы продавать кокаин в европейском ночном клубе. Кроме нескольких длинноволосых мальчиков в чрезмерно свободных пиджачных костюмах (некоторые носили серьги и красились), местных здесь нашлось немного. Даже официанты были греками из Александрии, или, по крайней мере, так все они утверждали. Кровь настолько перемешалась в городах, что невозможно отличить одну расу от другой — остается лишь верить на слово. И люди еще думают, что южноафриканское правительство безумно!