Иерусалим правит

Наконец, я должен упомянуть о том, что многим обязан жене, которая помогла в дополнительных исследованиях, Джону Блэквеллу, чей внимательный взгляд и здравый смысл поддерживали меня в худшие времена, и Лэнгдону Джонсу, который так успешно восстановил «Титус один» Мервина Пика[16], - его замечательные навыки оказались бесценными при создании этой книги. Я хотел бы поблагодарить людей, уже упомянутых в предыдущих томах, вместе с друзьями в Египте — в особенности «черно-белого Иосифа», Мустафу эль-Байюми, полковника «Джонни» Саида и семью эль-Фази, все члены которой помогали мне идти по следам Пьята, Рабию и ее сестер, мать, бабушку и братьев за их чудесное гостеприимство и помощь, когда я отправился за полковником в Марракеш; Жана-Мари Фроменталя, сумевшего проверить большую часть того, что Пьят поведал о Марракеше двадцатых. Спасибо также «Безумному Джеку» Паркеру, бывшему Королю Кроули, который смог предоставить мне несколько изображений «Аса» Питерса в роли «Ковбоя в маске». Я также благодарю за помощь сэра Алана и леди Тэйлор (за бесценные сведения о Египте), Манчестерских Савояров, Франческу В. («эль Энаньо»), Люс-Марию и Хесуса из Ахихика, старого дока Гибсона из Делавэра, капитана Роберта Хардинга, лорда Шапиро и пашу Уотербери. Последнего я навестил в его доме близ Ридинга, чтобы осмотреть замечательную коллекцию, большую часть которой, по словам хозяина, доставили из знаменитого жилища эль-Хабашии после того, как правительство Насера открыло здание для всеобщего обозрения в 1957 году. Этот опыт мне не хотелось бы повторять. Все, что я скажу здесь, — я готов поручиться перед читателями за содержание истории Пьята, но об интерпретации полковником событий предоставляю судить им самим.

Майкл Муркок

Декабрь 1991 года

Глава первая

Я — разум и совесть цивилизованной Европы. Я — все, что осталось от нее. Но для меня и для немногих, подобных мне, христианство и все, что оно олицетворяет, сегодня стало лишь запретным воспоминанием!

Это, по крайней мере, хорошо понимает миссис Корнелиус. «Ты тшортово тшудо, Иван, — говорит она. — Клятый памятник тому кровавому веку». Но ее дети потеряны для нее. Наивный скептицизм не защитит их от наступающей ночи. Они осуждают мой «расизм». Они говорят, что я слишком обобщаю и что из каждого правила есть множество исключений. Я согласен! Я видел благородных верблюдов и необычайных лошадей, которых уважал и которыми восхищался; я считал, что во многом они превосходят меня. Но это не могло превратить верблюда в лошадь, а лошадь — в верблюда, и никого из них это не сделало людьми. Точно так же, заявляю я, глупо и ненаучно притворяться, будто между народами нет никаких различий. Эта логика убеждает их. Немногие могли противостоять моему интеллекту, даже когда я был ребенком. Я посвятил всю жизнь умственным тренировкам. Но вы поймете, что постоянное самопознание может стать не только благословением, но и проклятием.

Уже в двадцать четыре года, двадцать четвертого августа 1924-го, я кое-что знал о собственном призвании. Вновь завоевав славу и успех, добившись подтверждения своего инженерного гения, я мчался в Нью-Йорк, чтобы встретить суженую. Я начал чувствовать, что мог бы стать воплощением силы добра в измученном войной мире, где униженные враги и усталые победители наравне охотились за всякой человеческой падалью. (Я говорю, конечно, об этих аморальных и вездесущих уроженцах Восточной Африки, баловнях Карфагена, который в течение многих столетий мечтал завладеть нашими богатствами.) В те дни я редко думал о Боге. Я приписывал все успехи лишь себе самому. Только потом Бог даровал мне благотворный урок смирения и я обрел истинную радость Веры. В 1924-м я почти во всех отношениях «взлетел высоко». Какое счастье я предвкушал, как ожидал того мига, когда мы с Эсме наконец воссоединимся!

О! Wehe! Wehe!
Erwachte ich darum?
Muss ich? — Muss?
Eybic eyberhar?[17]