Иерусалим правит

Все это лишь усилило энтузиазм Вольфа Симэна. Очевидно, его успокоили опыт и образованность Квелча, и он на свой лад начал расслабляться. Это означало, что он похлопал нас с Квелчем по плечам. Когда миссис Корнелиус сняла наушники и недовольно проворчала, что слушала словно не оркестр, а сборище фрицев, страдающих вздутием живота после тяжелой ночи с пивом и колбасками, капитан Квелч предположил: «Тогда они, наверное, играли Моцперда», — и все мы чуть не померли со смеху. И миссис Корнелиус велела мне принести кокаин, раз уж мы все стали друзьями. Попробовав порошок, опытный старый моряк сказал, что мой «снежок» уровня его «sangue de vie»[176], и поздравил меня, в свой черед, с отменным вкусом. Мы с Квелчем очень быстро достигли взаимопонимания, хотя я еще инстинктивно опасался Симэна. Поскольку Квелч уже назвал своих братьев, я спросил, как же зовут его. После некоторых колебаний он признался, что его имя Морис, и миссис Корнелиус захихикала. В перерывах между приступами смеха она проговорила:

— Ты Морис, твой близнец Горатсио — Хорас, а третий брат Малкольм! Ну, твои мамаша и папаша могли б назвать его хоть Борис, по крайней мере!

Капитан Квелч склонился над своим стаканом с мрачным и серьезным видом. Он был немногим трезвее Вольфа Симэна и меня.

— Я уверен, что они пали духом, — печально ответил ей морской волк. — Видите ли, мисс Корниш, я скорее думаю, что они хотели Дорис…

Больше мы ничего об этом не узнали — миссис Корнелиус начала задыхаться и поспешно удалилась в ванную комнату.

И так, в атмосфере веселого ожидания, с нетерпением предвкушая хорошее общество и создание изумительного художественного шедевра среди песков пустыни, я подготовился ненадолго покинуть Соединенные Штаты. Капитан Квелч плохо относился к египтянам и еще хуже — к другим народам и религиям в той части света. Он говорил, что египетской расы как таковой уже не существует. Вместо нее теперь — смесь выродков разных рас, наглядный пример катастрофы, которая происходит, когда белые, коричневые, желтые, черные и оливковые вступают в браки, особенно в тех местах, где преобладают негритянские и семитские элементы. «Омар Шариф Брэдли», я думаю, — это не реклама для будущего! Мое уважение к Джули Кристи[177], конечно, очень сильно уменьшилось после того, как я увидел ее в объятиях сначала американского еврея, притворявшегося русским, а потом и египетского копта, который — ну и ну! — выдавал себя за славянина! Я могу сказать, что ни капли славянской крови не было во всем этом киномусоре. Фильм снял Лин, коммунист, который сделал себе имя на романах Чарльза Диккенса и Грэма Грина, прежде чем получил миллионы на создание постыдной, искаженной версии истории Лоуренса[178]. Я не раз встречал Лоуренса. Он был скромным человеком — таким же провидцем, как я, предупреждения которого также остались неуслышанными. Он говорил мне, что, если бы не происки британского Верховного командования, он не стал бы работать простым шахтером и добывать себе хлеб порнографией. Конечно, он приобрел подобные привычки в Порт-Саиде, в этой сточной канаве.

Несмотря на все такого рода соображения, признаюсь, некоторые романтичные ожидания, которые переполняли других, затронули и меня. Я уступил соблазну Востока, по крайней мере в воображении. В воображении, конечно, никакого вреда в соблазне Востока нет. Но грубая реальность — дело другое. Hadol el-’arab haramiye[179].