Иерусалим правит

Квелч, видимо, боялся, что я могу поставить его в неловкую ситуацию. Его не было в постели, когда я утром встал; профессор появился только тогда, когда я уже уходил. Квелч пробормотал, что ему хватило времени лишь на то, чтобы быстро принять душ и сменить белье. Он мог в полной мере положиться на мое благоразумие — и когда это стало очевидно, профессор даже позволил себе улыбнуться в ответ на замечание миссис Корнелиус, что колбасы немного «странные на вкус» и могут оказаться «прямо-таки мусульманскими», то есть сделанными из верблюжьего мяса. Моя подруга снова продемонстрировала удивительную способность поднимать настроение людям, которые ей нравились. Ее напор, однако, был не столь явен, как накануне в поезде. Я подозревал, что теперь миссис Корнелиус распределяла энергию равномернее. Она назвала Квелча «беспутным песиком». Она рассмеялась и сказала, что, по моим словам, он не возвращался домой до девяти.

— Вы опять шатались по ихним музеям и библиотекам, верно, профессор?

Он с радостью изобразил согласие и даже захихикал, будто миссис Корнелиус как-то разгадала его самую ужасную тайну. Я с каждым часом все лучше понимал его характер! В подходящее время, возможно, когда мы будем плыть на корабле обратно в Лос-Анджелес, я действительно расскажу миссис Корнелиус, что в тот вечер в последний раз видел ее «невинного», когда он накачался наркотиками и имбирным элем и расслаблялся в объятиях экстравагантно одетого албанского трансвестита, не переставая с чувством цитировать самые вызывающие пассажи Ювенала[393]! Потрепав Квелча по щеке с видом любящей матери, которая была бы еще счастливее, если бы ее мальчик стал немного более мужественным, миссис Корнелиус поставила чайную чашку и поднялась из-за стола.

— Я покину вас, шалуны, тштобы вы наедине побеседовали о красной тшерте.

В шутку упомянув район до «красной черты», где находились лицензированные британцами бордели, миссис Корнелиус даже не догадывалась, что там мы с Квелчем и побывали на самом деле. А в тот момент встреча в отеле «Савой» стала достаточным объяснением нашего отсутствия прошлой ночью.

— Наши репутации, дорогой мальчик, не пострадали, — прошипел Малкольм Квелч, подмигнув мне.

Выражение его лица в тот момент немного напомнило мне наплевательскую беззаботность его брата, но оно исчезло почти тотчас же, как будто профессор понял, что слишком много мне сообщил. Все его лицо напряглось, а глаза сузились.

— Это не должно ранить чувства леди.

Я решил ничего не говорить. Как мало он мог сделать, чтобы потревожить чувства этой конкретной леди! Моя подруга была светской женщиной. Как и я, она жила своим умом на протяжении всей большевистской войны. В тех обстоятельствах люди очень быстро учились приспосабливаться. У мальчика Корнелиуса есть присказка, которую он, наверное, позаимствовал из какой-нибудь популярной песенки. Он говорит, что все мы должны «седлать волну и плыть по течению». Но у меня нет времени, чтобы разбирать его дурацкие сравнения с водными процедурами. Действительно, в определенных ужасных обстоятельствах человек приспосабливается, чтобы выжить. Но разве мы не должны гарантировать, что эти ужасные обстоятельства не возникнут? Если мы не научимся смирять аппетиты, мы обречены вечно подчиняться неуправляемым силам Природы. Новое романтическое движение на место «духа времени» выдвигает «онтологию» и «экологию», но все это — просто другое название иррационализма Жан-Жака Руссо[394], принесшего немалую пользу, поскольку мыслитель дал посмертное благословение террору — точнее, целому множеству терроров; некоторые из них продолжаются и теперь! Не слишком ли много развенчанных идеалов повидало это столетие?