Иерусалим правит

Над площадью висел неподвижный туман, даруя то бесконечное спокойствие, которое часто можно было обрести в Лондоне, пока улицы города не заполонили крикливые иммигранты, поселенцы среднего класса и антиобщественные семейные седаны. В те дни после обеда толпы собирались только в центре. Большинство квартир в домах у площади занимали люди средних лет, которые поселились здесь в то время, когда арендная плата была умеренной. Сегодня это — известное место. Его знают все таксисты. Туристические автобусы привозят сюда людей по дороге к Эрлз-Корт. Каждое многоэтажное здание разного стиля, большинство из них казались вызывающими во время строительства, но теперь требуют усовершенствования. В тот раз я увидел Бродманна, когда подошел к декоративным северным воротам с чугунными орлами, точными копиями петербургских. Он, должно быть, следил за мной. Возможно, он уже знал о моей связи с мисс Б.? Или, возможно, мисс Б. предала меня? А может, они наблюдали за ней и случайно вышли на меня. Конечно, детали уже не имели значения. Стало совершенно очевидно, что Бродманн снова взял мой след. Это было сразу после войны, когда я молился о том, чтобы его отозвали или, еще лучше, убили во время «Блица». Полагаю, Бродманн решил, что я не признал его. Я использовал свое единственное преимущество и притворился озадаченным. Он был одет как бродяга, но никак не мог скрыть злобное торжество! Мое приятное мечтательное настроение вмиг исчезло. Душевное спокойствие нарушилось. Я чувствовал, что гармония, обретенная с таким трудом, разбита вдребезги. Теперь Бродманн, когда ему захочется, мог на меня донести — и тогда меня силой вернут на родину. Меня неизбежно станут пытать, как и тех, других казаков, которых британские лорды отослали назад к Сталину. Вот почему я никак не могу называть определенные имена, включая свое собственное. Те немногие из нас, кто сумел дожить до естественной старости, отвечают друг за друга. Называть нас нацистами (об этом я сообщил Бродманну в записке) — значит упрощать наши политические идеалы. Он так ничего и не ответил. Я надеялся спугнуть его. Бродманн, конечно, был настоящим нацистом. И не первым евреем-нацистом, которого я встречал. Они все одинаковы, эти коммунисты.

Мне больше никогда не пришлось насладиться ботаническим уютом Спортинг-Клуб-сквер. Я сел на «двадцать восьмой» у «Семи Звезд» и оглянулся назад, чтобы проверить, не следует ли Бродманн за мной. Я вышел у «Одеона», на Вестбурн-Гроув, и, не рискнув пойти домой, отправился в кино. Показывали ковбойский фильм, где какой-то смехотворный Билли Кид[538] спасал город от всяческих злодеев. Там была сцена в пустыне, в которой я опознал Долину Смерти, хотя холмы и столовые горы в том ландшафте сильно напоминают однообразную ливийскую Сахару, где все пики похожи друг на друга.

Я очень плохо помню наше путешествие от Би’р Тефави к оазису, где мы присоединились к небольшому каравану верблюдов, с которым, по словам Коли, нам следовало добраться до Уэната[539], а оттуда двинуться к Эль-Куфре[540], где он собирался повстречать старых друзей. Эль-Куфра располагалась примерно в четырех сотнях миль к западу. Коля посоветовал мне расслабиться и наслаждаться путешествием. Оно будет очень легким.

— Но что такое Куфра? — Я никогда не слышал о таком городе.

— Великий оазис, место, где встречаются большие караваны из Африки и Индии. Он находится в шестистах милях к юго-западу от Каира, посреди непроходимых песков. Девятьсот миль дюн на запад до Гата и тысяча миль пустошей и гор на северо-запад до Триполи. Короче говоря, дорогой Димка, Куфра находится в самой глуши — и все же ты увидишь там такие достопримечательности, каких много веков не видел ни один христианин! Будь терпелив, мой дорогой, потому что сейчас ты едешь первым классом. После Куфры начнется настоящее путешествие.

Я спросил его, что находится дальше Куфры, но в ответ Коля только сказал: «Остается надеяться, что потом нам не придется ехать в Гат».