Иерусалим правит

Благодаря врожденному стратегическому чутью эль-Глауи стал истинным властелином Марокко. В венах этого энергичного маленького человечка текла кровь арабов, негров и берберов, трех главных народов этой страны; итогом такого смешения стал заурядный внешний облик — подобное посредственное пухлое лицо, украшенное куцей бороденкой, могло быть у любого банковского служащего, от Бангкока до Треднидл-стрит. Однако оживление, которым горели его глаза, сразу привлекало внимание, и иногда все его лицо светилось, подобно солнцу, — не всегда от радости, но от стыда, презрения или ярости, возможно, в ответ на какую-то несправедливость космического порядка. Чувство собственного достоинства придавало эль-Глауи некое очарование. Он понимал, что добился того, к чему стремились большинство мужчин и чего желали почти все женщины. Он доказал свои притязания в бою и за столом переговоров. Он завоевал Юг и совершил большое паломничество в Мекку, таким образом решительно продемонстрировав храбрость и благочестие. Теперь он демонстрировал изысканность, утонченность и поистине научный интерес ко всему, что мог предложить мир.

Эль-Глауи, конечно, был не первым мусульманским принцем, который стремился занять место Гаруна аль-Рашида или даже Саладина, но на какое-то время он ближе всех подобрался к этой цели. Я мог бы сказать, что он добился результата благодаря сообразительности, личному очарованию и безжалостному практицизму. Он был дикарем, когда встречался с врагами, но мог проявить щедрость к побежденным. Он оставался вежлив, но тщательно продумывал все слова и жесты, как подобает благородному берберу, его отличала спокойная ирония, которая так нравилась женщинам, и разумная скромность, сразу привлекавшая собеседников. Европейцам очень повезло, что очаровательный Тами эль-Глауи, тан этого далекого Кавдора[633], хотел править только одной малой частью Магриба, опираясь на помощь французских союзников! Он был настоящим Наполеоном! Александром! А те люди, которые теперь пренебрежительно к нему относятся или говорят мне, будто он не представлял ничего особенного и мог существовать только в тени французов, — они приняли на веру официальное мнение о героическом, а скорее просто менее харизматичном султане, который теперь называет себя королем. Истиной становится то, что подают как истину представители власти.

Именно так поступили с Махно и Мосли. (Не то чтобы я ими восхищался, но их храбрость нельзя было отрицать.) Мы превращаем этих отважных беглецов в каких-то гоблинов, стремящихся творить зло, при том что сначала использовали их ради собственной выгоды. Затем мы умаляем и забываем их достижения. Это паша Марракеша, а не марокканский султан и не алжирский бей был желанным и узнаваемым гостем во всех салонах и даже будуарах Вест-Энда. Уинстон Черчилль называл его братом по духу. Шарль Буайе[634] стал его другом, Ноэл Кауард создал в Марракеше сценарий своего знаменитого фильма о подводной лодке[635], а одного из героев списал с эль-Глауи, чья популярность намного первышала популярность короля Фарука или Ага-хана[636]. Эль-Глауи был куда более культурным. Я первым скажу, что нисколько не завидовал его успехам. (Мы оба стали жертвами одного и того же жалкого Яго. Но, как обычно, мне не дали возможности объясниться. У людей теперь не осталось никаких человеческих чувств. Даже следователям недостает терпения и выдержки прежних царских профессионалов.)

В своих владениях, особенно в одном роскошном зале, паша доказывал, что не отстает от жизни и следит за достижениями цивилизации; он обеспечивал гостям все современные удобства, включая новейшие граммофонные пластинки и трехчастные фильмы, главным образом французские. У него были великолепная пианола и все свежие записи. Я услышал об этом от лейтенанта Фроменталя, когда мы ехали по мавританскому раю, через рощи темно-зеленых финиковых пальм, длинные тени которых опускались на небольшие лагуны и ручьи. Под безоблачным насыщенно-синим небом красная пыль взлетала над выветренными терракотовыми холмами, где высились зубчатые башни десятков мелких вождей, вассалов нашего хозяина, которые исполняли его повеления под страхом смертной казни. Здесь царила невероятная тишина. Здесь становилась понятна уверенность паши в себе, в своей безграничной защищенности.

Я завидовал этому феодальному могуществу. И все-таки уже тогда я знал цену подобного могущества. Чтобы добиться его, нужно было сражаться — и продолжать сражение каждую секунду, чтобы удержать власть. В племенах пустынь, так же как в современных деловых кругах, всегда есть молодые соперники, дожидающиеся лишь первых признаков слабости. Их нравственные правила мало чем отличаются от правил боя, которым следуют дикие олени, — только окружающему миру они наносят куда больше ущерба. И все-таки эль-Глауи был настоящим принцем эпохи Возрождения. Если бы французы не предали его, он создал бы династию, настолько же известную и замечательную, как династия Борджиа. У его народа был бы принц и папа в одном лице.