Иерусалим правит

Моя способность любить произвела впечатление на обычно циничную миссис Корнелиус. Она сомневалась, что когда-нибудь прежде видела мужчину, который бы настолько потерял голову из-за женщины, — особенно если этот мужчина добился такого успеха. Я объяснял, что причинять моей маленькой девочке страдания не в моем характере. Я не собирался напоминать Эсме о ее происхождении. Если бы мы затронули такие вопросы, то поставили бы под угрозу самую тонкую и драгоценную иллюзию: моя Эсме (которая удовлетворяла казаков-анархистов) родилась заново (опять девственницей) в трущобах Константинополя. Я не идиот. ¿Cuanto se tarda? Я могу отличить истину от вымысла. Я увижу тебя в прекрасные летние дни среди света и теней. Я посмотрю на солнце, но увижу тебя. ¿Es viu? No, és mort. ¡Era blanca com la neu! Si hi ha errores els corregiré. Elmelikeh betahti! Elmelikeh betahti![135] О, как я любил их. Я жил, чтобы сделать их бессмертными. Я не стал музельманом. Та проволока, те ямы — они не для меня. Ошибки, однако, редко удается исправить в таких условиях. Немцы поклонялись бюрократии, как будто она была абсолютной реальностью. Неужели Ницше ничему не научил их? Я сохранил свою личность. Я ничего не стыжусь. Пусть называют меня големом. По крайней мере, я — голем, который сделал себя сам. Ayn ferbissener goylem[136]. И какая разница, в конце концов? Неужели каждый немецкий город, носящий имя Бухенвальд, должен страдать от бремени, связанного лишь с одним подобным местом?

Я внештатно работал на Мензиса, иногда подменяя его или проектируя некоторые декорации, — и походил на какого-то подмастерья Рафаэля, за исключением того, что, подозреваю, получал вознаграждение куда щедрее за свои непризнанные труды. Мензис был неукоснительно честен. Я располагал куда большей свободой, чем штатные голливудские работники. Так называемая студийная система еще не овладела всей индустрией, и художники-декораторы, по крайней мере, еще могли наниматься к различным продюсерам, хотя многие предпочитали сотрудничать только с одной компанией. Мне понравилось работать над «Шоу» Браунинга[137]; этот заказ я получил не от Мензиса, а с помощью Чейни, который был другом Браунинга. Даже Голдфиш не знал, что я там работал. Ведь фильм снимали на недавно созданной студии «Метро-Голдвин-Майер», ставшей самым ненавистным конкурентом Голдфиша. По удивительному совпадению, это был также один из немногих фильмов с участием миссис Корнелиус, над которым я работал, — она играла под другим именем вместе с Джоном Гилбертом и Лайонелом Бэрримором. Рене Адоре [138] и по сей день остается таинственной и недооцененной актрисой.