Иерусалимские гарики

Не знаю, каков наш удел впереди,
но здесь наша участь видна:
мы с жизнью выходим один на один
и нас побеждает она.

Опять с утра я глажу взглядом
все, что знакомо и любимо,
а смерть повсюду ходит рядом
и каждый день проходит мимо.

Я рос когда-то вверх, судьбу моля,
чтоб вырасти сильнее и прямей,
теперь меня зовет к себе земля,
и горблюсь я, прислушиваясь к ней.

Все-все-все, что здоровью противно,
делал я под небесным покровом;
но теперь я лечусь так активно,
что умру совершенно здоровым.

Умирать без обиды и жалости,
в никуда обретая билет,
надо с чувством приятной усталости
от не зря испарившихся лет.

Бесполезны уловки учености
и не стоит кишеть, мельтеша;
предназначенный круг обреченности
завершит и погаснет душа.

Наш путь извилист, но не вечен,
в конце у всех – один вокзал;
иных уж нет, а тех долечим,
как доктор доктору сказал.

Нет, нет, на неизбежность умереть –
не сетую, не жалуюсь, не злюсь,
но понял, начиная третью треть,
что я четвертной четверти боюсь.

Лишь только начавши стареть,
вступая в сумерки густые,
мы научаемся смотреть
и видеть истины простые.

За вторником является среда,
субботу вытесняет воскресенье;
от боли, что уходим навсегда,
придумано небесное спасенье.

Так было раньше, будет впредь,
и лучшего не жди,
дано родиться, умереть
и выпить посреди.

Я жил распахнуто и бурно,
и пусть Господь меня осудит,
но на плите могильной урна –
пускай бутыль по форме будет.

7

Смеяться вовсе не грешно

над тем, что вовсе не смешно

Навряд ли Бог был вечно. Он возник
в какой-то первобытно древний век
и создал человека в тот же миг,
как Бога себе создал человек.

Бог в игре с людьми так несерьезен,
а порой и на руку нечист,
что похоже – не религиозен,
а возможно – даже атеист.

Напрасно совесть тягомотная
в душе моей свербит на дне:
я человек – ничто животное
не чуждо мне.

Где-то там, за пределом познания,
где загадка, туманность и тайна,
некто скрытый готовит заранее
все, что позже случится случайно.

Бог умолчал о том немногом,
когда дарил нам наши свойства,
что были избраны мы Богом,
чтоб сеять смуты и расстройства.

Зря чужим гореньем освещаясь,
тот еврей молитвы завывает,
ибо очень видно, с ним общаясь:
пусто место свято не бывает.

Как новое звучанье гаммы нотной,
открылось мне, короткий вызвав шок,
что даже у духовности бесплодной
возможен омерзительный душок.

Здесь, как везде, и тьма, и свет,
и жизни дивная игра,
и как везде – спасенья нет
от ярых рыцарей добра.

Без веры жизнь моя убога,
но я найду ее нескоро,
в еврейском Боге слишком много
от пожилого прокурора.