Иерусалимские сны

Профессор Кац обшаривал горизонт своей подзорной трубой начала века.

Я ничего не понимал.

— Он останавливает, — пояснил Оскар. — Ему скоро сто лет, и всё это время он что-то останавливает: боль, гнев, ненависть.

— Ненависть я остановить не могу, — сказал Кац, не отрываясь от трубы. — Идите, не мешайте мне, а то я не замечу террористов и не смогу их остановить…

Мы возвращались в сумерках.

— Как ты можешь остановить ненависть? — спросил я.

— Приезжай ко мне в Хеврон, — ответил Оскар, — поговорим подробнее.

У него был маленький «жук», и мы неслись в иудейской ночи к Иерусалиму.

— Почему ты живешь в Хевроне? — спросил я, — там же опасно?

— Именно поэтому, — ответил он со смаком. — Большая вероятность, что тебя укокошат. А я хожу открыто, не боюсь. Догадываешься, почему?

Он высадил меня в Иерусалиме.

— Завтра жду в Хевроне, — бросил он.

— Оскар, — сказал я, — я приеду, но скажи мне — как ты сюда попал?

— Из лагеря, чучело.

— Как ты выбрался оттуда?

— Я улетел, — ответил он, — разве ты не знаешь? Эти кретины были уверены, что человек не может летать. Обычные бюргеры, иначе бы они закрыли небо колючей проволокой. У них всегда недоставало воображения… Синим утром я взлетел. Я парил и видел, какой переполох начался внизу! Они палили, но пули не доставали меня — я летел высоко. Ты обычно летаешь высоко?

Он даже не сомневался, что я летаю…

Ранним утром я поехал в Хеврон.

В автобусе были поселенцы, солдаты, молодой раввин.

Щебетали птицы, шумели о чём-то деревья, и единственное облачко слало нам свой воздушный поцелуй — прекрасное утро Иудеи.

Внезапно на страшной скорости нас обогнали два армейских джипа.

Вскоре мы подъехали к перекрёстку дорог, и военный патруль велел нам остановиться.

Все вышли из автобуса, и у нас проверили документы.

Посреди дороги лежал перевернутый грузовичок.

Апельсины, которые он вез, высыпались и горкой возвышались на дороге. Среди них, распластав руки, лежал человек. Над ним нагнулись два военных врача.

Я подошел ближе — это был Оскар. Я бросился к нему.

— Семнадцать пуль, чучело, — сказал он. — Шестнадцать — хоть бы что! Только семнадцатая!.. Результаты обнадеживающие, — прохрипел он и закрыл глаза.

Левиафан, герой моего детства, лежал в луже крови среди спелых апельсинов — и улыбался.

— Левиафан, — сказал я, — ну пожалуйста, Левиафан, сделай невозможное, ты же специалист по невозможному, ну, прошу тебя, — «импульс снизу»! Левиафан, ну ты же всё можешь! С кем я буду летать, Левиафан!..

Он лежал в белой рубахе в красных апельсинах и улыбался.

Мне кажется, он продолжал эксперимент…

* * *

Вечернее солнце висело над горой. Все чего-то ждали.

— Слышите цокот копыт? — спросил Орнштейн. — он въедет на моём осле.

Библейский леопард гонялся за Селедкером.

— Спасите, — орал Селедкер на санскрите, — он меня сожрёт перед самым приходом Мессии!

Меж луж болтался Бернадот.

— Что вы здесь шляетесь, — сказал Аврумеле, — вас убьют! Давайте-ка в мешок!

— Я — шведский граф! — напомнил Бернадот.

Но Аврумеле его уже запихивал.

— Новый мешок, — приговаривал он, — тетка сшила, шелковый.

— Перестаньте бегать от леопарда, — бросил Зись, — он вам принёс мяса, солидарность. Оле для оле!

Генерал Алленби плотоядно глядел на голубку Рут.

— Предлагаю войти пешком в Иерусалим, — произнес он.

— Не касайтесь меня, — ответила голубка, — у меня пять детей!

— Ну и что, — сказал Ласкер, — можно сыграть на штаны.

— Друг жизни, — произнес папа, — у тебя не найдется папироски?

— От вашего мешка пахнет дешевыми духами, — вопил Бернадот, — задыхаюсь!

— Где вокзал, — суетился старик Яков, — где здесь вокзал? Мне нужен туалет!

— Сначала двадцать шекелей, — ответил нищий.

— Чучело, — спросил Оскар, — ты обычно летаешь высоко?

— Уберите немедленно локоть, — приказала голубка, — я мать шестерых детей!

— Хозейрим! — Орнштейн с ножом в руке гнал свинью в сторону сирийской границы.

— Очи черные, — затянула цыганка, — очи страстные…

— Какое они имеют отношение к Кумрану?! — возмутился специалист по письменам.

— Ты опять серьёзен, — сказал папа, — брось! Пойди купи себе новые брюки.

— Если у вас нет панталон, — заметил Ласкер, — можно сыграть на целые трусы.

— Шесть ранений и контузия, — сообщила ветеранша. — Вы на каком фронте были?

— Первый турецкий, — ответил Алленби.

— Господин генерал, — сказал Сливкер, — вот-вот явится Мессия, а вы не обрезаны!

— Отвяжитесь, — побагровел Алленби, — мне достаточно Зися! Из-за него я вошел в Иерусалим пешком. Этот скот загнал моего мула. И ещё открывает «памятник герою»!

— Господа, без ссор, — попросил Ласкер. — Если нету пятидесяти шекелей, можно на свежие носки.

— Прекратите разговоры! — гаркнула Зубович. — Чему равна сумма квадратов катетов?!

— Сначала двадцать шекелей, — сказал нищий.

— Два! — заревела Зубович. — Кто знает?

— Дай руку, красавица, — ответила цыганка.

— Вон из класса! — завопила Зубович.

— Снимите часы и швырните их вниз, — попросил звездочёт.

— Ганев, — рявкнул Орнштейн, — отдай мой «Роллекс»!

— Делать надо только невозможное, — произнес Оскар.

Распушив волосы, на Зися двигалась Мария Магдалина.

— Учитель, позволь мне омыть стопы твои.