Иешуа, сын человеческий

Увидев все это шествие, римские легионеры-стражники довольно перебрасывались репликами: вот и подошло время перестать охранять гробницу, возле которой они, сменяя друг друга на месте, торчали здесь неотлучно круглыми сутками. Пост этот им виделся весьма опасным, ибо могло случиться нападение его сторонников, которые попытаются отбить хотя бы тело того, пред кем преклонялись как перед Мессией. Но сильней всего был страх религиозный: в гробнице лежит какой-то еврейский пророк, славный чудесами; и если он мог воскрешать мертвых, отчего же вдруг не воскреснет сам и не устроит им, стражникам, какую-нибудь пакость. Заколдует еще, чего доброго!

Как наказание воспринимали солдаты назначение на пост у гробницы и вот — слава великому Юпитеру, слава великому Марсу, слава правосудному Янусу.

Пара стражников даже с охотой пособили Иосифу отодвинуть камень от входа в усыпальницу, плакальщицы возопили дружно, распустив волосы и ударяя себя в грудь, даже царапая ногтями лица, словно в отчаянном горе по усопшему, а те из женщин, кому надлежало пеленать, вошли в усыпальницу следом за Иосифом, но уже через минуту буквально вылетели оттуда с криками:

— Его нет!

— Он исчез!

Плакальщицы, не ведавшие о случившемся здесь в ночь перед Пасхой, испуганно замолчали, ожидая слова нанявшего их, Иосиф же медлил с выходом из усыпальницы. Но вот и он. Вроде бы тоже испуганно-взволнованный.

— Саркофаг пуст! — с великим недоумением объявил он и с настойчивым вопросом подступил к легионерам-стражникам: — Где покойник?!

Что могли ответить обескураженные легионеры? Хлопают глазами. У них на уме одно: не избежать теперь разноса от пентакостарха. И это — лучший исход.

Торопливо, подбадривая друг друга, вошли, как ни противно им это было, как ни боязно, в усыпальницу, дабы убедиться самолично в отсутствии покойника.

Действительно, крышка сдвинута. Кроме плащаницы и пелен, ничего нет. Постояли в недоуменном страхе перед пустым гробом и — вон из усыпальницы. Словно кто-то мог вцепиться им, выходящим, в спины когтистыми лапами или впиться клыками вампира.

Иосиф, поджидавший их, вновь упорно вопрошает:

— Где покойник?! Куда вы его девали?!

Хватить бы наглеца мечом вместо ответа по голове, да руки коротки: вхож к прокуратору, стало быть, не простая пташка. А Иосиф не выпускает инициативу из своих рук:

— Оставайтесь здесь до команды. Я — к Понтию Пилату. Ждите, — к плакальщицам: — Ступайте в дома свои. Плату по уговору нашему получите сполна.

Понтия Пилата возмутило известие до полного предела. Крикнул немедленно позвать полемарха, советников всех своих и первосвященников. И все это, не выпроводив Иосифа, что весьма того обрадовало; значит, он вне подозрений.

«Погожу немного, потом посоветую, чтобы тетрархам послал вестников».

Полемарху, когда тот вошел, досталось под горячую руку сполна. У Понтия Пилата даже вырвалось роковое слово: пытать охранявших вход в усыпальницу и самого пентакостарха, но увидевши, как посуровело лицо полемарха, смягчился.

— Ладно. Без пыток. Просто пусть всех опросят, кто стоял на посту, не засыпали ли они случайно на какое-то время? Не пили ли вина?

Иосиф доволен словом Понтия: кто, не подвергшись пыткам, признается, что спал или осушал кубки, принявши в дар полный мех молодого вина. Здесь, как можно было предположить, все обойдется благополучно.

С советниками своими и с первосвященниками Понтий Пилат говорил уже значительно спокойней, хотя нет-нет да и прорывалась его необузданность, особенно если поступали глупые, как он считал, советы. Вот такого плана:

— Нужно обыскать все пещеры возле Иерусалима.

— Те, кто выкрал Назаретянина, глупее тебя?! — рубанул в ответ прокуратор. — Не думаю! И тебе советую!

Но слово «выкрали», прозвучав единожды, больше не повторялось, ибо признание подобного факта не устраивало никого. Даже самого прокуратора: недовольство Рима тогда обеспечено. Понтий Пилат хорошо это представлял. Для других тоже вполне ясно, что за сим последует. Налицо заговор против римского владычества. Вот и начнутся пытки и казни, пытки и казни. А под недоверие может попасть каждый, даже из сидящих здесь, в зале Совета.

И вот после минутного гробового молчания, звучит заговорщицки:

— Назаретянин воскрешал из мертвых в Капернауме и в Вифании. Не воскресил ли он себя?

Вот такой поворот подходил всем. Это — превосходно. Никого даже не смущал вопрос, как он смог выйти из усыпальницы, заставленной камнем снаружи? Если признать, что Иисус оживил себя сам — остальное все шелуха, которую разносит ветер после обмолота.

Каиафа попросил слова.

— Иисус из Назарета возомнил себя Мессией и заставил поверить в это многих. Даже старейшин и иных членов синедриона. Воскресив себя, он не удержится и снова начнет проповедовать. Вот тогда ему не уйти от кары праведной.

— Пошли, прокуратор, вестников к тетрархам, — подхватил Иосиф предложение Каиафы, как бы конкретизируя его идею.