Иешуа, сын человеческий

Остановить род людской у края бездны, спасти его от гибели, от разврата, прелюбодеяний, беспощадной жестокости и иных смертных грехов может только очистительное слово, Живой Глагол Божий, произносимый устами Мессии.

Испарина выступила на лбу Иисуса, испугавшегося своей оценки предстоящего проповедования: Сын Божий! Живой Глагол! Нет этого он никогда и никому не должен говорить, хотя и понесет Слово Божье людям. Он — Сын Человеческий. Не более того. Пусть Сыном Божьим его назовут люди, но не он сам.

Все так, однако сказать, что Иисус полностью определился в своем жизненном пути, значило сказать неправду. Да, он сразу же почувствовал облегчение, мысли его стали ровней, спокойней, но те же сомнения, что терзали его в пещере искушения, не покинули его совсем и безвозвратно. Закрыть глаза на то, что Израиль гибнет под пятой Рима? Не видеть оскала жадной волчицы? Ратовать лишь за духовное очищение? Но в силах ли он принудить себя, отрешившись от злобы дня, убеждать народ свой терпеливо самосовершенствоваться, хоть и видит, как он подавлен и страдает в порабощении?

«Должен! Путь к победе через возрождение духа длинный, но он приведет к победе не сиюминутной, а вечной!»

Услужливая же подсказка, как и в тайной пещере, тут как тут: поднять народ и силой восстановить царство Израиля. Свободное. Сильное. Он имеет право объявить себя царем Израиля и его первосвященником. Он — потомок Давида. Он может стать исполнителем молитвы-пророчества своего предка: «Будут есть и поклоняться все тучные земли; преклоняться перед Ним все нисходящие в персть и не могущие сохранить жизни своей. Потомство мое будет служить Ему и будет называться Господним вовек: придут и будут возвещать правду Его людям, которые родятся, что сотворил Господь».

Но и на сей раз победила благоразумная осторожность, а не страсть: мечом Давида разрубая силы зла, не вызовешь ли к жизни новые силы зла. Путь познания — вот самый лучший путь, но по нему для Иисуса нет даже заросшей тропы, ибо он дал обет молчания, поэтому не мог приобщать людей не избранных, не допущенных даже к азам Священной Истины.

Остается один наиболее верный путь: Живой Глагол Божий, поясняющий суть веры в Единого Творца Всего Сущего. А это означает призыв к высокой нравственности, к самосовершенствованию, к активной борьбе с силами зла, с духом зла; это означает призыв к свободе, к пониманию того, что Храм Божий не в рукотворных соборах, вычурных, раззолоченных, рассеребренных, а в сердце человека, в его душе. Храм Божий — сам человек.

Но какова будет участь пророка, который решится разорвать ритуальную завесу храма, дабы показать всему люду истинное содержание святилища — пустоту? Каково будет пророку, осмелившемуся выказать неуважение одновременно и первосвященнику, и правителю Израиля, а через него и владыке Рима?

Ничего его не ждет, кроме смерти. Но к этому он готов. Он дал слово ессеям вступить на жертвенный путь. Однако, размышляя так, он все же молил видения. Чтобы еще раз подтверждена была Господня воля. Увы, Всевышний ни сам не являлся пред очи Иисуса, не присылал к нему своего посланца. Это, понятное дело, удручало Иисуса и даже наводило на мысль отказаться от пророчества.

Да ему, собственно говоря, не дали бы спокойно жить в отчем доме. Он это уже понял вполне. Особенно после того, как глава Сарманского братства объявил ему:

— Тебе, Великому Посвященному седьмой степени, полагаются советники. Из Великих Посвященных. Не ниже. Мы посылаем их вместе с тобой. Они не станут докучать тебе. Они будут в стороне, но на твой зов, через слуг твоих, откликнутся без промедления!

Не два теперь соглядатая, а целых четыре. Причем Великие Посвященные, как оценил их Иисус при знакомстве, обладали незаурядной магической силой. Тогда же он определил: от их направляющей воли не удастся ему отмежеваться полностью.

— И еще тебе нужно иметь, — наставлял Глава Сарманского братства, — двенадцать учеников. Именно — двенадцать. Таково магическое число, извечно сохраняющееся.

Выходило, целая толпа соглядатаев, следящих за каждым его шагом. Правда, учеников можно приручить к себе, подчинить своей воле, но все равно кто-то из них останется верным воле Посвященных.