Иешуа, сын человеческий

Его путь — в Храм. Лично к первосвященнику. А что тот в Храме, Иуда не сомневался.

Он стремился к лучшему для всех апостолов. Ясно, что теперь им уже не удастся возлечь на трапезе с царем Израиля и первосвященником, зато они останутся живы.

Книга вторая СУД СИНЕДРИОНА

Иисус молчал очень долго; а Мария Магдалина ждала ответа его с трепетом, до последнего мгновения надеясь, что он последует ее совету, и всю оставшуюся жизнь они проведут вместе, обогреваемые ее верной любовью; увы, этого не случилось.

— Я должен, Мария, пройти по судьбе до конца, — грустно, но решительно произнес Иисус. — Я благословен Отцом моим Небесным.

У Марии подкосились ноги, и Иисус едва успел подхватить ее. Притянув ее к себе, он по-отцовски поцеловал ее в лоб; она, обмякшая, безвольная, прижалась к нему, прильнув головой к его груди.

— Ты знаешь, судьба моя от матери моей, — продолжал Иисус. — Она еще в чреве своем посвятила меня Богу. На всех посвящениях меня в Великие я давал слово проповедовать людям о любви к Великому Творцу и о его ответной любви, хотя я был не единожды предупрежден о своем смертной конце во имя спасения от грехов рода человеческого. Я — Сын Человеческий, одновременно — Сын Божий, им благословенный. Я готов к такому концу!

— Я не оставлю тебя. Я буду с тобой рядом, — заверила Магдалина робко, сама же упрямо повторяла как заклинание свой обет: «Ты должен жить! Ты будешь жить!»

И именно эта решимость придала ей силы, помогла справиться с безвольной своей слабостью.

Иисус почувствовал, что Мария Магдалина обрела прежнюю твердость духа, попросил ее:

— Оставь меня одного. Пойди к апостолам и побудь там, не рассказывая им ничего.

Она покорно отошла, и от его твердости духа, какую демонстрировал он Марии, мало что осталось. Он, конечно же, не лгал, когда говорил ей о полной своей готовности испить Жертвенную Чашу, но ему, как и всякому человеку, очень хотелось жить, и искушение, уже в какой раз, охватило его: не зряшной ли окажется его добровольная жертва? Не махнуть ли рукой на все и не податься ли в Эдессу?!

Но тогда он предаст тех, кто уверовал в него, кто воспринял его слово о Царстве Божьем с надеждой! Тогда он предаст учеников-спутников своих, близких своих, особенно женщин, так трепетно к нему относящихся. Не только в нем разочаруются последовавшие за ним и при каждом воспоминании о нем станут отплевываться; они разочаруются во всем на свете и до конца жизни будут считать, что никому верить нельзя; неверие это они передадут сынам своим, внукам и правнукам.

«Что такое жизнь?! Стоит ли она такого отступничества, такого позора?!»

И хотя Иисус продолжал шептать песнь восхищения: «Из глубины взываю к тебе, Господи! Услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих…», душевная скорбь его начала отступать, медленно покидая бренное тело.

Вот он встал и вполне уверенно пошагал к ученикам своим. Предстал пред ними в обычном спокойствии, чувствуя их смятение. Оглядел их и, не увидев Иуды, спросил:

— Где Искариот, воитель наш?

— Должно быть, отошел по нужде и вот… Нет его. Выходит, не ошибся он, почувствовав, что разговор его с Марией Магдалиной кто-то слышит. Значит, первый беглец есть. Но, скорее всего, доносчик, спасающий не только себя. Выходит, совсем не заслуженно носит он громкое Искариот. Не воитель он, но трусливый заяц. Испугался, что покину я их, и придется им нести за это ответственность перед Великими Посвященными-приставами, а те, безусловно, смогут своего добиться.

Все это так, но еще не время говорить апостолам о сокровенном, тем более, что у него нет желания подставлять их вместо себя. Сказал со свойственным ему спокойствием:

— Ясно. Можно разводить костер.

Но, кроме него самого, никому не ясно ничего. Даже Марии Магдалине. Отчего вдруг — костер? Они же намеревалась не раскрывать своего присутствия здесь до самого рассвета, а он наступит еще не скоро. Ну а если велено развести костер, отчего же не разжечь его? Ночь довольно прохладная, и тепло костра не станет лишним. Возле него и подремать можно.

Прошло чуть больше получаса, огонь уже набрал силу, и вокруг него уютно расположились все. Иные из апостолов успели даже задремать, как вдруг на дальней оливковой плантации замельтешили факелы. Они все ближе и ближе. Вот они уже хорошо видны меж смоковниц, вот они уже освещают стройные пальмы, а голоса идущих с факелами в руках хорошо уже слышны. Иисус встал. Поднялись и остальные.

— Что это, равви?!

— Они — за мной.

Апостолы Симон, Андрей и другие обступили его, требуя:

— Беги, равви! Мы обнажим мечи и задержим их здесь!

— Нет! — твердо сказал Иисус. — Поглядите, идут не только стражники Храма Иеговы с палками, но и легионеры. Их даже больше. Да и зря кровопролитие. Я покидаю вас.

Он поклонился ученикам низко, коснувшись пальцами травы, затем передал посох Симону.

— Отныне ты — Петр. Краеугольный камень той веры, какую познали слушавшие меня и уверовавшие в Царство Божие.

Повернувшись, пошел навстречу приближавшейся хромовой страже и римским легионерам, которые поспешили обнажить мечи.