Иесинанепси / Кретинодолье (сборник)

После экскурсии дети затребовали пикник. Помню, начался спор, где лучше обедать: в пещере при фонариках или на свежем воздухе. Утомившись, я сел на землю рядом с провалом и обмяк, убаюкиваемый журчанием скрытой под землей речки. Я предался мечтаниям и в шутку представил себя пещерным человеком. Скорчившимся здесь, у костра, и высасывающим мозг из какой-то кости; замешивающим на саже какую-то краску, чтобы покрыть себя варварскими узорами или нанести татуировку на сальную кожу своей первобытной подруги… И некий ироничный демиург словно увидел мои мечтания. Вдруг раздался страшный грохот; оглушенный, я вскочил.

Пауза в грохоте, которую заполнили крики ребят, пронзительный крик девочки. Проводник положил на землю рюкзак с едой и застыл, полусогнувшись и обратив лицо к выходу.

Я крикнул ему:

— Что это? Гроза?

Раздалась целая серия громовых раскатов, резких, страшных. Иногда при летних грозах на юге Франции гремит так же.

Я повторил:

— Гроза?

Проводник покачал головой и выпрямился.

— Скорее бомбежка. Сейчас посмотрю.

Он быстро пошел к выходу. Испуганные дети сгрудились вокруг меня. На земле лежал фонарь, он рассеивал слабый свет, в котором дрожали тени. Гул, на миг затихнув, вновь возобновился. Громыхание, грохотание, рокотание накладывались друг на друга, и уже было неясно, слышно ли вообще что-то. Вдруг в конусообразном луче света от фонаря возник наш проводник. Он шатался, сжимал горло обеими руками, а его бежевая шляпа на ремешке болталась у него за спиной. Он прошел совсем рядом со мной, точнее, пробежал — это было именно бегство — так, что я не успел ничего понять, — к расщелине.

И расщелина поглотила его. Мы даже не услышали, как он упал. Я никогда не узнаю, как далеко откатилось его тело.

Так я остался один с горсткой туберкулезных детей в разрушенном мире.

Часть вторая

Как долго я просидел вместе с перепуганными детьми в этой пещере? Два дня? Две недели? Больше не было ни дней, ни недель; кромешная тьма; никакой возможности определить время. У нас не возникало даже чувства голода, его периодического возвращения. Заточение в пещере и ужас нашего положения, наверное, лишили нас аппетита. Одно только могу сказать точно: тот период теперь представляется мне как нескончаемый кошмар. Дети, сбившиеся в кучу возле провала в ущелье, где воздух был чище, боялись даже кричать.

Не знаю, с какого момента в пещеру начал проникать слабый свет, или же это мои глаза привыкли к темноте? Различались лишь нечеткие формы, массы, массивы. Я сидел скорчившись, судорожно сжимая руками свои ноги выше колен, не двигаясь, до оцепенения. Порой через пещеру будто протягивалась какая-то невидимая дымка. У меня случались приступы тошноты. Детей рвало. Грохот снаружи достиг такой силы, что ускользал от постижения омраченным разумом и притупившимися чувствами. Однако резкие, с перебоями вариации вновь заставляли обращать на него внимание. Это было громыхание настоящего конца света. Чувствовалось не только ушными мембранами, но вибрацией всех нервных волокон тела, как небо низвергается в море, а море вздымается к небу. А потом — взрывы, когда что-то ломается, разбивается вдребезги — словно в верхних слоях, на предельных высотах рушились и крошились хрустальные своды — и по внезапно уплотнившимся газовым ступеням несется и с неудержимой силой пробивает скорлупу мира.

Не знаю, какое время спустя я оказался лежащим на боку. Потерял сознание? Возможно. Или усталость ослабила мои рефлексы? Как знать?

Я был невыразимо изнурен. Даже просто дышать стоило мне нечеловеческих усилий. Чтобы открыть глаза, требовалось собрать всю силу воли. И все же я смог их открыть. И тут меня ждало первое удивление. Со стороны входа, сквозь три пещеры, брезжил тусклый просвет.

Я встал с ощущением, будто все мои связки растянуты, а суставы вывихнуты, затем одолел метров тридцать, которые отделяли меня от входа. Казалось, перед нашим каменным альковом колышется желтоватый, в серых полосах занавес. Я побоялся к нему подойти. Но сквозь эту завесу просачивалось нечто похожее на свет. Свет грязный, как тот, что можно заметить в лондонском тумане, мутный, точно гороховая похлебка, но все же свет. Через эту туманность до меня все еще доносились громовые раскаты, но теперь, несомненно, это грохотал обыкновенный гром.

Мне хватило сил почти твердым шагом вернуться в глубь пещеры. Посветлело, и мои глаза, так долго пребывавшие во мраке, вновь привыкали видеть. Внезапно я почувствовал большую слабость и что-то вроде голода. Я вспомнил о рюкзаке нашего проводника и быстро отыскал его возле провала. Открыл рюкзак и нашел в нем несколько консервных банок, печенье и шоколад. А еще бутылку с какой-то жидкостью на экстракте коки, полный термос еще теплого чая и, к счастью, пристегнутый сбоку рюкзака прямоугольный бидон с водой.