Иезуит

Что верно, так это то, что хотя только одна из этих личностей принадлежала к военному сословию (чего, впрочем, нельзя было подозревать, судя по виду храброго офицера), все же ничто не могло сравниться с военной точностью, с какой эти рыцари вилки являлись 15-го и 30-го числа в дом достопочтенного синьора Джулио.

— Будьте уверены, что они готовятся к этому обеду трехдневным постом, — ехидно замечал привратник; хотя он, во всяком случае, был в состоянии судить, насколько скромны были эти пиры, все же приглашаемые на них казались ему настоящими паразитами.

Но оставим болтовню и оценку привратника, который, будучи лицом второстепенным, может находиться только в глубине сцены нашего рассказа, и перейдем прямо во второй этаж, где происходит пир, даваемый церковным старостой, своим трем гостям. Говоря по правде, невозможно было найти другого такого монашески скромного пира, как пир наших четырех друзей.

На этот раз 15-е число пришлось на пятницу, поэтому наши гурманы, как строгие блюстители предписаний церкви, велели подать вареную рыбу, на гарнир — морковь и луковицы. Немного хлеба, кусок козьего сыра и бутылка белого вина дополнили этот банкет, о котором привратник рассказывал такие чудеса.

Достопочтенный доктор Паоло налил себе полстакана вина, с видимым удовольствием попробовал его и выпил маленькими глотками.

— Достопочтенный брат Джулио, — сказал знаменитый ученый, — я не удивляюсь, что ваше здоровье находится всегда в таком цветущем состоянии, если вы поддерживаете его этим замечательным нектаром…

Надо заметить, что этот столь замечательный нектар заставил бы сделать гримасу каждого сколько-нибудь разборчивого римского кучера. Капитан Фердинанд, в свою очередь, отпил этого ужасного напитка и объявил, что он боялся бы погубить свою душу, если бы продолжал изучать такие пагубные лакомства.

— Не осуждайте меня прежде, нежели выслушаете, дорогие братья, — сказал, улыбаясь, синьор Джулио. — Это вино появляется здесь только в торжественных случаях, то есть тогда, когда я имею честь вас угощать, а в остальное время вы знаете, каков мой обычный напиток…

И он указал на графин, наполненный водой, к которому, впрочем, и приглашенные прибегали часто.

Этот разговор, казалось, указывал на то, что четыре человека, собравшиеся в вышеупомянутом доме, были или страшные бедняки, или ужасные скряги, могущие перещеголять даже и Гарпагона.

Продолжение нашего рассказа покажет, что они не были ни тем, ни другим.

Вскоре скромная еда, стоявшая на столе, была съедена. Наши собеседники встали из-за стола словно люди, побывавшие на пиру, достойном Сарданапала.

— Нужно сознаться, — сказал мессир Бернардо, говоривший с резким флорентийским акцентом, — нужно сознаться, что мы большие обжоры!.. У нас был сегодня необычайно роскошный пир!.. Лукулл ужинал у Лукулла…

— Ведь это только два раза в месяц, брат мой, — сказал снисходительным тоном маэстро Паоло, — два раза в месяц мы можем позволить такое маленькое излишество… мы ведь состоим из души и тела, и надо давать удовлетворение, как первой, так и второму.

Между тем вошел привратник и убрал со стола. Он заметил с большим неудовольствием, что от вареной рыбы, на остатки которой он сильно рассчитывал, не осталось ничего, кроме костей да головы.

Когда он вышел, мессир Джулио подошел к двери, тщательно запер ее и опустил тяжелую портьеру, препятствовавшую доступу, как воздуха, так и звука. Или синьор Джулио очень боялся простуды и ревматизма, или подобные предосторожности означали, что четверо собравшихся должны были беседовать о весьма важных вещах. Хозяин дома повторил свои исследования во всех углах, потом, видимо удовлетворенный, уселся посреди комнаты, где другие собеседники уже давно заняли свои места.

Как по волшебству, торжественная серьезность сменила любезно-шутливый тон, господствовавший в разговоре, который вели до сих пор эти синьоры. Казалось, что вместо старых холостяков, собравшихся, чтобы забыть на минуту жизненные невзгоды, видишь перед собой министров, призванных рассуждать о наиважнейших государственных интересах. И действительно, эти лица выше всяких министров; это были тайные цари, могущество которых было тем более страшно, что оно не было известно толпе. Это были четыре главных избирателя иезуитского ордена, высший совет этого ужасного учреждения, всемогущественные начальники, разрешавшие с общего согласия самые важные вопросы и часто выносящие приговоры об уничтожении царств и о смерти государей и пап.

Всех главных избирателей было собственно пять. Посмотрим же, по каким причинам пятый, которым был наш друг, отец Еузебио из Монсеррато, не присутствовал на заседании этого мрачного синедриона.

— Братья мои, — сказал мессир Джулио, предварительно набожно перекрестившись, — по вашему поручению я просил пятого главного избирателя, нашего сотоварища Еузебио, не присутствовать на этом заседании. По обычаю нашего ордена, эта просьба равносильна сообщению о том, что сегодня будут обсуждать избрание его в главы ордена.

Все наклонили головы в знак согласия.