Иезуит. Сикст V

— Да я ничего дурного и не намерен сказать, — отвечал лакей, — какая мне надобность, что княгиня вчера вечером не хотела принять барона Версье, несмотря на то, что он три раза приходил во дворец Морани.

— Как, княгиня не приняла барона Версье! — вскричал Карл. — И ты, болван, мне не сказал этой новости прежде всего?

— Я эту новость хранил напоследок, — отвечал, плутовато улыбаясь, Фронтино.

— Рассказывай же, рассказывай! — нетерпеливо воскликнул Карл.

— Дело вот в чем. Барон, как вы знаете, совсем разорился, что нисколько не охладило его страсти к игре. Говорят, ему княгиня помогла. Правда это или нет, я не знаю.

— Ну, ну, говори дальше, без комментариев.

— Дня четыре или пять тому назад, рассказывают, будто бы барон Версье проиграл на слово две тысячи скудо. В продолжение трех дней барон избегал весь Рим, побывал у всех ростовщиков и нигде не мог достать ни сольдо, потому что уже известно каждому, что теперь у барона ровным счетом ничего нет. Княгиня Морани также пыталась достать деньги для барона, но безуспешно. Ей оставалось одно средство: адресоваться к мужу, но этого она не могла сделать, боялась, что муж ее убьет из ревности.

— Неужели же муж не знает того, что известно уже всем?

— Вы ошибаетесь, синьор, далеко не всем. Об этом деле знаем только мы, слуги, и более никто. А мы немы, как могила.

— Могу себе представить! — сказал, улыбаясь, лейтенант.

— Вы не верите потому, что я вам все рассказываю, но вы другое дело. Прежде всего секрет, вверенный вам, так тут и останется, потому что вы вполне благородный господин. Притом же все, что касается княгини Морани, вы принимаете всегда так близко к сердцу…

— Ты мне надоедаешь своей болтовней, продолжай! — вскричал нетерпеливо Гербольт.

— Рассказывают, будто княгиня уже поздно вечером отправилась к одному известному ростовщику еврею, где пробыла более двух часов.

— Боже, так она его любит! — прошептал Карл.

— Таким образом, — продолжал лакей, — благодаря княгине барон заплатил свой долг, что очень подняло его кредит. Но когда он отправился поблагодарить княгиню, его не приняли. Три раза он приходил во дворец князя Морани, и каждый раз ему отказывали.

— Это в ее духе, — прошептал молодой человек. — Спасти ближнего, подать ему руку помощи, и самой остаться в тени. Сердце этой женщины пропасть; счастлив будет смертный, разгадав ее тайны.

— Как прикажете завить вас? — спрашивал Фронтино.

— По-военному, без духов. Сегодня я должен сделать визит кардиналу Медруччио.

— Кто там? — спросил лейтенант, услыхав шум в приемной.

Дверь отворилась, и на пороге показалась Барбара.

— А, это ты, кормилица? — вскричал Гербольт. — Садись ближе ко мне; Фронтино, — обратился он к слуге, — распорядись, чтобы приготовили хороший завтрак для моей дорогой кормилицы, потом возвращайся завить меня.

Лицо и вся фигура Барбары представляли совершенную противоположность тому, что мы видели в конторе Соломона Леви. На ней было надето черное платье и шляпка, шею украшало золотое ожерелье, волосы были тщательно приглажены. Барбару уже нельзя было назвать старухой, она выглядела тридцатилетней женщиной-красавицей. Ее выразительные глаза блестели, улыбка играла на тонких губах. Барбара была счастлива, она видела своего дорогого Карла.

Гербольт в свою очередь был очень привязан к кормилице. От самого раннего детства она выказывала ему самую нежную привязанность. Не подозревая в ней родную мать, он тем не менее ценил любовь Барбары как своей кормилицы. Гербольт в сущности был недурной человек, имел очень доброе сердце, хотя общество и наложило на него печать великосветского фата, но природа его осталась та же. Он искренне был привязан к кормилице и всегда с особенным удовольствием принимал ее.

— Представь себе, Карл, — говорила, усаживаясь, Барбара, — меня к тебе пускать не хотели. Лакей в приемной сказал мне, что ты занят своим туалетом. Будто бы я, вскормившая тебя, не имею права присутствовать при твоем одевании.

— Этот другой мой лакей совершенный осел, — вскричал Гербольт, — его надо прогнать. Как же ты с ним сладила?

— Очень просто, сунула ему в лапу скудо, он меня и пустил к тебе.

— Скудо! — вскричал молодой человек. — Ты, кормилица, должно быть, очень богата.

Еврейка улыбнулась.

— У меня есть более, чем мне необходимо на мои скромные расходы, — сказала она. — Когда я закрою глаза, ты получишь небольшой сюрпризец. Но поговорим о более веселом. Я получила ответ из Ливорно.

— А! — с живостью воскликнул Карл. — Это документы, о которых ты мне говорила?

— Именно. Вот свидетельство о твоем рождении, — продолжала Барбара, вынимая из кармана бумагу, — это выписка из книги церкви святого Лоренцо; эта книга сначала исчезла, думали, что она сгорела, но старый священник сохранил дубликат. Вот подписи четырех нотаблей[111]Ливорно и их заявление, что они знали лично капитана кавалера Гербольта, находившегося на службе Франции, у которого родился сын Карл, вверенный опеке Барбары Перино после смерти капитана Гербольта.

Молодой человек весь просиял от радости, рассматривая документ.