Иезуит

— Да, Диана, — продолжал грустно Франциск, — да, Анна де Монморанси обманул мое доверие; он воспользовался данными ему полномочиями, делая несправедливость; он причиною того, что много проклятий притесненных поднимались к небу рядом с моим именем. К счастью, меня во время уведомили, и эта неприятность кончится раньше, чем будет иметь пагубные последствия.

— О, расскажите мне, расскажите мне все! — попросила молодая женщина с кокетливой улыбкой. — Вы знаете, я схожу с ума от страшных рассказов. Ну, что же сделал ваш верный констабль?

Король улыбнулся, весьма довольный, что может рассказать романтическое происшествие.

— Вообразите, Диана, — сказал он, — что этот бедный Монморанси лет двадцать назад женился на особе старинного дворянского рода, на Жилберт де л'Иль Адам. Она была прекрасна, как богиня, но и горда, как орел; выходя замуж за Монморанси, она считала, что сделала только посредственную партию; по ее мнению, она была достойна сидеть на троне, украшенном лилиями.

— Я знала в детстве одну госпожу, — сказала Диана, — она совершенно похожа на описанный вами портрет.

— Итак, случилось то, что обыкновенно бывает тогда, когда муж много старше жены. Однажды герцогиня рассказала о своем горе молодому и красивому кавалеру, феодалу графу Виргинию де Пуа, который по своему роду и по числу своих замков был намного знатнее де Монморанси. Вскоре после того посещения графа де Пуа участились. Эта история продолжалась много лет, наконец, одна из прислуг передала все констаблю, и он страшно разгневался. Нужно вам сказать, что эта прислуга-изменница попалась в руки моих судей как соучастница в колдовстве. Я так скверно о ней отозвался, что ее присудили сжечь живую. По всей вероятности, она вовсе не была колдуньей, но мне хотелось ее наказать за отвратительную измену — продать тайну своей госпожи.

— Ого, государь! Сколько у вас снисходительности к людям, грешным в прелюбодеянии!

— Милейшая Диана, если бы я не был снисходителен к ошибкам любви, то могу ли я тогда надеяться на милость Бога?

Диана, улыбаясь, протянула королю руку, который крепко, но почтительно поцеловал ее и продолжал свой рассказ:

— И вот однажды Монморанси застал своего соперника в комнате герцогини; преступность обоих была очевидна.

Герцогиня пала навзничь: болезнь, которая давно точила ее сердце и усложнившаяся страданиями последних лет, вызвала нервный удар у герцогини при страхе, когда в комнату вошел Монморанси. Ее похоронили две недели спустя с королевской пышностью в часовне де Дамвилль. Что касается графа де Пуа, то оскорбленный муж взял его в плен, и с тех пор он его держит взаперти и обходится с ним, как мне передавали, с неслыханным варварством.

— Но как вы дозволили это господину де Монморанси?

— Он пришел ко мне и рассказал, что застал графа Виргиния со своей женой. Он имел полное право убить обоих, но он простил свою жену, а что касается графа, то он просил у меня позволения держать его в заключении. Я сам подозревал, что он это захочет сделать, чтобы мучения графа были медленнее и сильнее, а потому объявил констаблю, что принимаю это дело на себя и временно запру графа де Пуа в моем замке, Бастилии. Но я поддался просьбам Монморанси и согласился, взяв сперва, перед чудотворным образом, с него клятву, что он никогда не покусится на жизнь пленника. Герцог мне обещал, и вот уже пять лет, как Виргиний влачит свое несчастное существование в тюрьме замка Монморанси.

— Мне кажется, — сказала Диана, вспоминая наставление иезуита, — что господин де Монморанси во всем доказал, что он весьма мягко поступил, имея права оскорбленного мужа. Ваше величество всегда соединяете справедливость с великодушием по отношению к дорогим вашему сердцу.

— До сих пор я руководствовался этим правилом, графиня. Но мы, люди, короли или простые граждане, мы часто сильно ошибаемся и бываем очень счастливы, когда какой-нибудь благородный человек вовремя заметит нам наш промах. И Монморанси, как я слыхал, мстит во сто раз сильнее, чем это следует, так что я невольно сделался соучастником преступления, ибо граф находится в тюрьме во сто раз хуже королевской, и если это правда, то Монморанси уже потерял право мстить, мой же священный долг — освободить несчастного.

— Кто это вам сказал? — резко спросила графиня, вставая. — Кто?

— Кто?! Люди, которые только что были у меня и просили за этого несчастного: маркиз де Бомануар и граф де Пуа, сын пленного. И я им обещал, что моя справедливость сумеет восстать против частной мести моих подданных и что граф де Пуа будет по моему приказу переведен из дома констабля в один из моих замков!

— У вас это просили, мой государь, и вы без размышления обещали! Обещали, вместо того чтобы приказать бросить в Бастилию дерзнувших вымаливать у короля позволения нанести оскорбление первому его дворянину!

— Бросить в тюрьму молодого человека, который просит милости у короля за своего родного отца? Вы не подумали серьезно, сказав мне это, милая Диана; ведь подобное решение привело бы все мое царство в негодование!