Иезуитский крест Великого Петра

Маркиз де ла Шетарди действительно с головой окунулся в заговор. Были и ночные визиты, и переодевания, и тайники в секретных местах. «Свидания происходили в темные ночи, во время гроз, ливней, снежных метелей, в местах, куда кидали падаль», — напишет в своих мемуарах мать Екатерины II.

В Зимнем дворце обсуждались возможные варианты заговора. Правительство с подозрением поглядывало в сторону Миниха. Сильно боясь, чтобы опальный фельдмаршал не вздумал возвести на престол Елизавету, оно опасалось, как бы он не вступил в контакт с цесаревной. На то были причины. Бирон, находясь под следствием, давал следующие показания: «Фельдмаршала я за подозрительного держу той ради причины, что он с прежних времен себя к Франции склонным показывал, а Франция, как известно, Россиею недовольна, а французские интриги распространяются и до всех концов света… Его фамилия впервые сказывала мне о прожекте принца Голштинского и о величине его, а нрав фельдмаршала известен, что имеет великую амбицию…»

До Антона-Ульриха дошло известие, что Миних, быв в доме у ее высочества Елизаветы Петровны, припал к ногам ее и просил, что ежели что ее высочество ему повелит, то он все исполнить готов. На что цесаревна изволила ответить следующее: «Ты ли тот, который корону дает кому хочет? Я оную и без тебя, ежели пожелаю, получить могу».

Этого было достаточно, чтобы принц Брауншвейгский Антон-Ульрих поручил секунд-майору Чичерину выбрать до десяти гренадеров с капралом, одеть их в шубы и серые кафтаны и наблюдать, не ездит ли кто по ночам к Елизавете, Миниху и князю Черкасскому, за что капралу дано было 40 рублей, а солдатам по 20 рублей.

— Он уже предлагал свои услуги Елизавете! — говорил отец императора с возбуждением Финчу. — Его пора низложить, этого нестерпимого Миниха.

Едва узнав о новой поездке фельдмаршала к Елизавете, Антон-Ульрих отдал секретный приказ «близко следить за ним и схватить его живым или мертвым, если он выйдет из дому вечером и направится к великой княжне.

В один из дней, явившись на настойчивый зов Елизаветы Петровны к ней, в Смольный, де ла Шетарди услышал от цесаревны, что «дело зашло так далеко, что дольше ждать не представлялось возможным».

— Гвардия преданна, люди в нетерпении. Но нужны… — она не договорила, приступив было к самому щекотливому вопросу о деньгах, так как ей доложили о приезде английского посла Финча.

Елизавета знаком пригласила французского посла остаться и дождаться отъезда непрошеного гостя.

Внимательный Финч сразу же почувствовал обстановку и сократил свой визит, сославшись на срочные дела.

— Вот мы и избавились от него! — воскликнула Елизавета.

Задерживаться, однако, для продолжения разговора не было возможности, нельзя было давать повода к подозрениям.

— Имейте в виду, — провожая Шетарди до дверей, сказала Елизавета Петровна, — мне нечего более стеснять себя, вы можете приходить ко мне, когда вам заблагорассудится.

Лесток, спускаясь с ним по лестнице, сумел намекнуть о деньгах, рассказав о недавнем поступке правительницы, которого бы она могла не делать и который решительно оскорбил Елизавету Петровну.

Имея тридцать две тысячи рублей долгу, которые принуждена была неизбежно делать в прежнем своем положении и с которыми ей, даже при помощи данного ей пенсиона, невозможно было разделаться иначе, как запутав себя на несколько лет (Липман с готовностью предлагал деньги, «по-свойски», но под такой процент, что и десятка лет не хватило бы распутаться с ним), Елизавета Петровна попросила, чтобы их заплатили за нее. Правительница не отказала в просьбе, но, вероятно, в предположении, что цесаревна желает выиграть в итоге, потребовала, чтобы принцесса представила в подтверждение своих долгов счеты от купцов. Проверка этих счетов не была выгодна. То, что было сделано на память, увеличилось по мере того, как стали справляться со счетами и вместо тридцати двух тысяч открылось сорок три тысячи долгу, которые и имели горесть заплатить, без всякой для себя выгоды.

— Елизавета Петровна была очень обижена таким недоверием, — закончил свой рассказ Лесток, раскланиваясь с маркизом, подбирающим полу шубы, дабы сесть в карету.

В то время, как Елизавета, пользуясь тем, что Анна Леопольдовна увлечена Линаром и ей не было дел до других, мало-помалу приобретала себе приверженцев в гвардии, Лесток действовал на приближенных цесаревны, людей, замечал М. Д. Хмыров, незначительных и небогатых, воображение которых он распалял заманчивою перспективою значения и богатств, ожидавших каждого из них в том случае, если б ее высочеству довелось стать ее величеством. «Тут сладкоглаголивый лейб-хирург успевал скоро, потому что все приближенные цесаревны, взятые вместе, уступали в смышлености Лестоку одному, а взятые порознь — годились ему в сыновья, — писал М. Д. Хмыров и продолжал: — Старания лейб-хирурга, под видом соблюдения польз цесаревны, чрезвычайно усердствовавшего собственно себе, не пропали втуне».