Иезуитский крест Великого Петра

«Признаюсь, состояние здоровья великой княжны заставляет меня трепетать за жизнь самого царя, — вырвется признание у дюка де Лириа в его депеше от 18 ноября. — Мне кажется, болезнь ее высочества вовсе не грудная, потому что у ней нет ни одного из симптомов чахотки. Я не могу выкинуть из головы, что ее болезнь, судя по ее медленности, происходит скорее от вероломства какого-нибудь тайного врага, чем от худого состояния легких. Если основательны мои подозрения, естественно думать, что те, кто захотели погубить великую княжну, не захотят, чтобы остался вживе и царь».

Прервем на мгновение чтение письма с тем, чтобы со вниманием прочитать последующие строки: «Этот монарх нимало не бережет своего здоровья: в своем нежном возрасте он постоянно подвергает себя суровостям холода, не воображая даже, что он может наконец от этого заболеть».

Что это? Пророчество или узнанная тайна?

Ведь именно так, начав с простуды, и умрет Петр II через год с небольшим, 19 января 1730 года.

Любопытнее всего, что именно в этом письме испанский посланник, много знавший о придворных тайнах, впервые упоминает, как о возможных преемниках в случае кончины императора и дочерей царя Иоанна — Анну и Екатерину. А с ними, напомним, тесно связан Остерман, Бирон и все немцы, многие из которых были в тесной дружбе с Фридрихом I — королем прусским.

[Обстоятельства] «заставляют призадуматься, что же станется с этим государством, если не будет царя, — заканчивает депешу посланник. — Не могу уверять, что на престол после него взойдет принцесса Елизавета, потому что, хотя она и имеет друзей, но столько же и врагов. Дочери царя Ивана… кажется, тоже будут иметь свою партию. Не будет недостатка и в третьей партии, с целью посадить на престол какого-нибудь Русского и с этим вместе возвратиться к своим древним началам».

Жутко, дико в Москве.

Снег валит и валит на дворе. Чисто и бело кругом.

И деревья запушило.

Вороны каркают, да колокола бьют.

«Не представится ли случай вытащить меня из этой тюрьмы?…Дай-то Бог выехать мне отсюда на санях прежде окончания этой зимы!»

Наталья Алексеевна скончалась 22 ноября ночью. «Помолившись, хотела лечь спать, но напали судороги, что она скончалась не более, как в две минуты», — рассказывала Анна Крамер. Только она одна была при ней.

Так ли было или нет, сказать трудно. Анна Крамер умела хранить тайны.

Недаром была поверенной в сердечных делах прежней императрицы Екатерины I, а с ее кончиной берегла тайны своего любимца Левенвольде.

Государь был безутешен. Не спал всю ночь, а наутро выехал из дворца, в котором умерла сестра и поселился в Кремлевском дворце.

Смерть великой княжны Натальи Алексеевны, как это ни кощунственно будет звучать, устраивала все противоборствующие партии.

Она очищала путь для основной фаворитки — цесаревны Елизаветы, удаляла последнее препятствие для честолюбивых Долгоруких, желавших единолично влиять на государя и, более того, мечтавших войти с ним в родство, и, наконец, давала возможность немецкой партии делать ставку (пока тайно) на дочерей царя Иоанна, о которых никогда прежде не говорилось и не упоминалось как о претендентках на российский престол.

Католики и протестанты, принимавшие участие в происходивших событиях, готовились к новой схватке.

XIII

Два месяца тело покойной великой княжны Натальи Алексеевны стояло в траурной зале Лефортовского (или как еще его называли Слободского) дворца. Священники читали Псалтирь. Потрескивали свечи. Стены и потолок обиты черным. По потолку зала была убрана серебряною материею, на которой руками французских мастеров вышиты были, золотом и шелками, императорская корона и цветы. Восемь, постоянно сменявшихся, «дневальных» дам составляли почетную стражу тела. В головах покойной стояли на часах два кавалергарда с обнаженными шпагами.