Иезуитский крест Великого Петра

Была у Анны Иоанновны в числе приживалок одна калмычка, пользовавшаяся доверенностью ее. Весьма любила из кушаний буженину, с того и получила фамилию «Бужениновой». Раз как-то призналась она государыне, что не прочь бы была выйти замуж. Та поинтересовалась, есть ли у нее жених на примете, и, получив отрицательный ответ, сказала, что берет на себя устройство ее судьбы. На другой же день Голицыну объявлено было, что ему найдена невеста и чтоб он готовился к свадьбе.

Мысль о женитьбе шута и шутихи, высказанная вслух государыней, пришлась всем по вкусу. Камергер Татищев (будущий историк) предложил построить для этой цели дом изо льда на Неве и в нем отпраздновать свадьбу. Предложение так увлекло Анну Иоанновну, что немедля учреждена была «маскарадная комиссия» под председательством кабинет-министра Волынского, и дело закрутилось.

На Неву сбегались горожане смотреть на строившееся чудо. Все в доме, вплоть до петлей, сделано было изо льда. Была и банька ледяная. За ледяными стеклами стояли писанные на полотне «смешные картины», освещавшиеся по ночам изнутри множеством свечей.

Чрез губернаторов выписаны были из разных отдаленных мест России представители инородческих племен, по нескольку пар «мужескаго и женскаго» пола.

6 февраля 1740 года свадебный поезд, управляемый Волынским и Татищевым, с музыкою и песнями, проехав мимо дворца и по всем главным улицам, остановился у манежа герцога Курляндского.

Процессия инородцев в национальных костюмах прошествовала по улицам Петербурга на разнообразных повозках, везомых разными животными, и застыла на какое-то время подле устроенных против Зимнего дворца ледяных палат, где происходило угощение.

Новобрачные сидели на отдельных столах с их посажеными отцами и матерями.

После обеда инородцы, в паре, плясали каждая пара свою пляску. Затем молодых, к полному удовольствию многочисленной публики, проводили в ледяной дом и оставили одних.

При дворе по такому случаю был дан маскарад.

Внимательный маркиз подмечал: «Напрасно, из притворного снисхождения к фамилии Голицыных, одной из первейших в государстве, приводят в оправдание бездарность того, которого выводили па публичное осмеяние, его дурное поведение, и запрещение отныне звать его иначе, как только по имени, данном при крещении — он все-таки принадлежит к знатной фамилии, и его посрамление неуместно, так как этим самым презрены службы его отцов и тех родных его, которые ныне служат. Подобными действиями напоминают от времени до времени знатным этого государства, что их происхождение, достояние, почести и звания, которыми их удостаивает государь, ни под каким видом не защищают их от малейшего произвола властителя, а он, чтобы заставить себя любить, бояться и опасаться, вправе повергать своих подданных в ничтожество, которое им никогда не было известно прежде».

Впрочем, одно качество преобладало у маркиза де ла Шетарди — он умел скрывать свои мысли. Особенно при чужом дворе.

Вернемся в праздничный Петербург.

На масляной неделе весь город был иллюминован. Главные торжества намечались на 14 февраля. Петербуржцев заранее известили, что «для такого радостного случая, позади Новаго Зимнего Ее Императорского Величества Дворца, на лугу, будут в народ бросаны жетоны или медали золотые и серебряные, а пополудни жареный бык с другими пищами впредь народу ж дадутся, и после того из приготовленных фонтанов вино пустится».

14 февраля, после торжественной публикации дарованного от Бога мира и после принесения Богу должного благодарения, для народного угощения поставлены были на лугу кушанья и напитки. Не один, а несколько жареных быков было выставлено, рога у них позолочены сусальным золотом. Быки стояли на пирамидах, здесь же находились и рыбы соленые и свежие. Был пущен фонтан, через который ушло пятьдесят бочек красного вина.

«Никогда в свете, чаю, не бывало дружественнейшей четы, приемляющей взаимно в увлечении или скорби совершенное участие, как императрица с герцогом, — вспоминал сын Миниха. — Оба почти никогда не могли во внешнем виде своем притворствовать. Если герцог являлся с пасмурным лицом, то императрица в то же время встревоженный принимала вид. Буде тот весел, то на лице монархини явное запечатлевалось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, тот из глаз и встречи монархини тотчас мог приметить чувствительную перемену. Всех милостей надлежало испрашивать от герцога и через него одного императрица на оные решалась».

В этот день Анна Иоанновна была чрезвычайно ласкова к гостям, весела, говорлива и шутлива.

Князь Черкасский, один из кабинет-министров, в присутствии двора и дипломатического корпуса, обратился к императрице с речью от имени всей России. По левую руку от него стоял фельдмаршал Ласси, по правую — фельдмаршал Миних.

— В речи говорится, — шептал, склонившись к маркизу де ла Шетарди, Зум, переводивший текст, — о вечном Боге, источнике всех благ, которого подданные от глубины сердца не знают как восхвалить и возблагодарить за великие добродетели, которыми он наградил великую государыню.

Маркиз согласно кивнул.